Курлычет подбитый журавль у дороги, В открытые выси ему не взлететь, Его, словно пленника, зло и жестоко, С размаху хлестнула фашистская плеть. И память в крови человеческой тонет, Пришедший сюда, ты замри и застынь, Вы слышите люди – пылает и стонет, Покрытая пеплом деревня Хатынь.
До нас голоса издалёка доходят, Их имена не истлеют в веках, Из пламени старец казнённый выходит, С убитым ребёнком в сожжённых руках. И, напрягая последние жилы, Встают над безмолвьем спалённых полей, Сто сорок девять поверженных жизней, Сто сорок девять сгоревших людей.