Пламенею и гасну тысячу раз внутри, Умоляю тебя, Ну пожалуйста, Не смотри.
___
Слишком долго я, всеми забытый, искал мечту, слишком долго по этому миру один блуждал, я с надеждой печальною шел за верстой версту, я по пыльным дорогам, бескрайним полям шагал,
Я нашел ее в одичалом седом лесу или в шумной столице, не вспомнить мне этот день; просто я и не знал, куда ноги меня несут в отовсюду подступающей темноте. Эта девушка с голосом чистым, как звон стекла, и с глазами яснее, чем летнего неба синь, эту тьму непроглядную с легкостью прогнала, привела меня в дом, пусть я этого не просил.
Я чуть позже узнал, что спасенным не первый был, что дом девушки той - привиденье любых дорог, что приходит она только к баловням тем судьбы, кто в ее темноте заплутать и попасться смог, кто приходит один, для кого не нашлось огня, кто потерян давно среди жизни путей и троп. Только девушка эта хотя и спасла меня, погубила мне душу, заставив пылать костром.
Я влюбился в нее, вспыхнул чувствами, как свеча, звонкий голос ее каждым словом меня губил; я остался у ней на ночлег, на обед, на чай, я ничей еще смех так отчаянно не любил, я ее доброте не сумел бы найти конца, ах, колдунья моя, что же сделала ты со мной,
Я за год не видал ни разу ее лица - лишь сияние глаз разгоняло печаль и ночь.
На ее голове попрочнее любых оков закрепилася маска из дерева и камней; никаких уговоров, ни ласково-нежных слов не хватило на то, чтоб расстаться колдунье с ней. Я просил, умолял, за неделей неделя шла, но в ответ мне звучало лишь рвано-дрожаще "нет". Уверяла меня, что до смерти она страшна, что уйду от нее и ищи в темноте мой след; уверяла меня, и катились из ясных глаз ее слезы по маске, в хрусталь превращаясь вдруг.
Эта маска дурная стеной разделяла нас. Ну откройся же мне, Ну откройся же мне, Мой друг.
Окруженный любовью, я прожил полсотни лет, дом колдуньи моей продолжал охранять тропу - только время идет, и я сделался стар и сед, и подходит к концу моей жизни тернистый путь. Много весен минуло и столько же много зим, только сердце мое согревала любовь моя.
Если ты был хоть раз так же сильно, как я, любим, не дай бог вас двоих хоть могилою разделять.
Я лежу на кровати, и боль обняла меня - как же болен и слаб человек на закате дней - только как же могу я в себе липкий страх унять, если ты горько плачешь, колдунья моя, по мне? Поднимаю с трудом свою руку, в морщинах всю, глажу, будто котенка, по маске и по плечам.
Я хочу прикоснуться раз в жизни к ее лицу. Я сейчас не могу хоть о чем-то еще мечтать.
Снять проклятую вещь - что былинку с руки смахнуть, от такой простоты мне обидно, еще - смешно. Я так жаждал ее, я так жаждал ее одну... А она вдруг прекрасней любых ожиданий-снов. Загорелая кожа, спокойный румянец щек, губы тонки, бледны, и курносый в веснушках нос, мелкий шрамик на лбу и под глазом один еще, рыжим солнцем пылает сиянье ее волос.
"Я уродлива слишком? Мне правду сейчас скажи! Сотни тысяч людей ненавидят мое лицо." Я тебя полюбил сильнее, чем эту жизнь, ты сияешь прекрасней, чем сотни и сотни солнц.
Я смотреть бы хотел бесконечно на этот свет, мне в глаза бы твои свозь года и века смотреть, понимая, что боли, старости, смерти нет.