Далила долила себе вина. Она пьяна, одна и без Самсона. Ей не пристало мукою бессонной Себя корить за протовремена,
Когда он был среди филистимлян Нежданым, ненавистным, нежеланным. Когда была родная ей земля Под поступью его равна вулкану,
И рдели щёки женщин – назарей Нёс силу властного, тяжёлого удушья, И каждая склонялась так послушно, Взирая на руины на горе.
Его желали, прикрывая страсть То гневом, то насмешкой, то боязнью, Игра же прекратилась, возвратясь К филистимлянам многократной казнью.
Не похоть и не гордость привели Его к цепям меж двух колонн у храма, А то, что тянет вепря к краю ямы, Срывает листья, движет корабли.
Природа страсти или страсть природы. Власть силы или сила власти в нём… Нет. Просто неумение в угоду Толпе легко смеяться под огнём.
И правда лучше призраком без глаз Похоронить врага с собою рядом, Чем на пиру давиться виноградом, Сок яда проливая на атлас.
И вот – куда ни ступишь – камни, тело На теле. Жизни прерваны без слёз. Она совсем немногого хотела – Сплести колечко из его волос…
*** Улицы сна
Голый шум грампластинок, суета паутинок, здесь как будто никто не живёт. Словно после поминок бродит сгорбленный инок в маете невесомых тенёт. Ярмарка-радуница, и в снегу золотится солнце весенним антоновским. Инок сороколицый собирает страницы отрывного… в поиске пропуска. Адреса оживают, голоса запевают – это память открыла свой ларь. Кипа дагеротипов, с пыльным облаком выпав, так похожа на календарь. Но отмечены даты поцелуем крылатым много лет тому выцветших губ, и поэтому фаты пеплом времени смяты, модницы не покинут скорлуп. Дом заброшен и шаток, дом приходит в упадок, стены выжили из ума. И теперь их попытки догонялок и пряток не скрывает даже туман. Рядом – ветхие избы – этой улицей избран постепенный безмолвный уход. Искры после канистры, искры возле канистры. Все равно здесь никто не живет…