Музыка мне больше не нужна. Музыка мне больше не слышна.
Пусть себе, как черная стена, К небу (у поэта: звездам) подымается она,
Пусть себе, как черная волна, В брызги разбивает она (у поэта: Глухо рассыпается она)
Ничего не может изменить, И не может ничему помочь,
То, что только плачет, и звенит, И дурманит, и уводит прочь (У поэта сказано удачнее: И туманит, и уходит в ночь...)
Из сборника «Отплытие на остров Цитеру» 1937 года в который вошли избранные стихотворения 1916 - 1936 годов (этот сборник стал пересмотром вышедшего в 1912 году его же сборника «Отплытие на о. Цитеру». Но отличаются они разительно, как отличается и жизнь Иванова в 12 году и в 20-30х)
В эмиграции Иванов возглавил так называемую «парижскую ноту» — группу своих соратников, провозгласивших отход от любых иллюзий, поиск «последней» простоты для выражения в литературе вечных тем. Эти принципы выразились в сборниках «Розы» (1931), «Отплытие на остров Цитеру:» (1937), «Портрет без сходства» (1950). От поэзии Г. Иванова зарубежных лет исходит некая «двойная» магия — предельной щемящей искренности в авторском самопостижении и дерзкой иронии над миром. Но обе эти стихии лирики, со временем постоянно углубляясь, так слились между собой, что породили трагическую мудрость, как бы лишенную конкретных чувств (обреченности, отчаяния или жажды развенчания сущего).
В «Отплытие на остров Цитеру» отчаяние и одиночество уже берут верх безусловно (отчаяние нарастало все тридцатые годы). Холодное солнце, холодная синяя мгла, вьюги, снега, тревожное море, леденеющий мир, умирающий звук, мертвая скрипка, и сама вечность, точно лепестки розы, осыпающаяся в мировое зло, — все это образы пустого страшного мира в «Розах» и «Отплытии на остров Цитеру». В "Россия счастие, Россия свет" поэт подвергает сомнению само существование прошлого. То, что еще недавно на берегах Невы казалось ему единственно ценным и вечным, теперь воспринимается как красивая, но беспомощная ненужность. В том числе и искусство и музыка как его перифраз. В этом же году выходит работа В. Вейдле "Умирание искусства". После Первой мировой войны, исчезновения старой России, вместе с ослаблением православия и вообще христианства, искусства (музыка Блока - звучание стихии жизни - умолкла) умирают, ибо их уже ничто не питает. Таков путь творчества Иванова и многих эмигрантов, их восприятие ситуации. Это протоэкзистенциализм, понимание объективного трагизма существования. В стихах 40—50-х годов мотив «скуки мирового безобразья», земного ада расширяется, лирический герой чувствует себя трупом (в это время у Иванова совсем нет денег, позже он доживает жизнь в приюте). Но при всём негативе и осознании тленности жизни позднее творчество Иванова глубоко философское, с проблесками, в которых все опровергаемые ценности утверждаются: "Ликование вечной, блаженной весны. Упоительные соловьиные трели И магический блеск средиземной луны Головокружительно мне надоели.
Даже больше того. И совсем я не здесь, Не на юге, а в северной царской столице. Там остался я жить. Настоящий. Я - весь. Эмигрантская быль мне всего только снится - И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.
...Зимний день. Петербург. С Гумилёвым вдвоём, Вдоль замёрзшей Невы, как по берегу Леты, Мы спокойно, классически просто идём, Как попарно когда-то ходили поэты" (Написано где-то в 1940е-50е)
И другие эмигранты смогли черпать вдохновение из образа России в своём сердце и в 40-70-е годы. Но только из него, из прошлого, из воспоминаний. Настоящего или тем более будущего без России у них не было.