Я начинаю репортаж с петлёй на шее, Я объявляю ультиматум чёрным дырам, Три уголька в ладонях пламенем развеют, Вишнёвый холод над суровым миром, Лопата воткнута в замёрзший уголь, Труба, труби, трубач, над трупом плачь, Сейчас герои сладких снов покажут удаль – Лишь оседлают трёх свиней и тут же вскачь… Туда, где солнце никогда не пахнет ядом, Где кактус трахал розу на песке, Где нету стебельков, побитых градом И не томится молодой дебил в тоске, Бубновый туз бубнит в дырявый бубен, Бубенчики разгадывают масть, На праздничном столе селёдка в шубе Танцует вальс, раскрыв немую пасть, Ортопедический ботинок сыт по горло, Наелся снежной каши дуралей, Глазастые зубила, шила, свёрла Буравят скважину, чтоб стало потеплей, Завязанные в пыльный узел струны, Запаянные в петли облака, Поют о том, как огненные луны Сшибают с ног безрогого быка, Цветастые черничные поляны Лелеют лето и летающий оргазм, Охотник без ружья в берлогу глянул, Дыханье перебил протяжный спазм, Зачем старик наелся злой отравы, Зачем дышал слезоточивым газом? Стаканы оказались правы: Виной всему был старческий маразм! Чугунные ворота в город нефти взрываются на счёт: “ноль – раз – два – три”, Когда любовь, о да, поверьте, Любовь, ходящий любящий огонь сгорит, Косые керосиновые балки, Не суй в колёса поезда разврата, Сначала был разврат, потом щебечут галки, Ну а потом у телефонных аппаратов ЗВУЧИТ ПОЭМА ВЛЮБЛЁННЫХ ЦИСТЕРН… Раскрашенные плавным смехом стены, Виденья мимолётной простоты, Здесь Ева преклонит своё колено, Перед Адамом в час весенней красоты, И пиковый валет с той самой дамой, Пройдутся по проспекту в неглиже, Стеклянные холсты в оконных рамах с восторгом крикнут: “О, ну надо же!” Под утро ляжет спать седой кудесник, чтобы опять чудить всю ночь, Зачем ему дневные сны и песни? Затем, чтоб воду в ступе не толочь, Когда колёса проскрипят конечным воплем, Смотритель стукнет по трамвайным проводам, И капитан блеснёт заржавленным биноклем, Наступит время расходиться по домам, А только дома нет, и не было в помине, Вчерашний натюрморт был съеден кем-то, Должно быть, облако сгорело в камине, Но продолжается чумная кинолента, Киномеханик, ну давай, крути свой фильм, Гуляй да пой, народная толпа, Стиляга разберется, в чём тут стиль, Электрик рухнет с пятого столба, Больные дети ждут последней встречи – В полтретьего под каменным утёсом, Когда на майском небе вспыхнут Божьи свечи, Они ответят на широкие вопросы, Пусть это будет способ выжить среди мёртвых, Хотя, их жизнь не больше, чем кино, В котором половина кадров стёрта, А мозговое полотно отключено, И тридцать первый комиссар с подводной лодки, Закурит мрачно злую папиросу, Зажмурит глаз, ругнётся матом, выпьет водки, И скажет: “С Богом, в путь, Товарищи Матросы!” Туда, где водоросли пахнут трупным соком, Туда, где спят русалки без чешуй, Где обжигает грудь бесцеремонным током, … поцелуй И там… ЗВУЧИТ ПОЭМА ВЛЮБЛЁННЫХ ЦИСТЕРН!!! Кто любит музыку, тот любит добрый голос, А в данном случае вся музыка в словах, Кто бросил семя, тот увидит колос – Да Будет Хлеб на всех земных столах, Но ведь не хлебом же единым жил художник, Который мамонта в пещере рисовал, И, затаив дыханье, шёл так осторожно, Мимо цветка в ущелье между скал, Потом всё лопнуло, взорвалось и уснуло, Всё расцвело и стало дико улыбаться, А сон был вещий, – в нём звезда тонула, Но было уже поздно просыпаться, Большая полунепонятная картина, Висела в комнате безмозглых колдунов, Глаза, похожие на тающие льдины, Блуждали в направлении ветров, Ветра устали дуть и стали выть моторы, Глаза растаяли, картина сожжена, Все колдуны залезли в крысьи норы, Взорвалась полунепонятная стена, На белой копоти высоких потолков, Оставлен отпечаток чёрных рук, Среди развалины вонючих …. Читает бабушкины письма грязный внук, Здесь он