14.06.92. Антон Курепов - Бродский "Представление".
Михаилу Николаеву
Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела! Эта местность мне знакома, как окраина Китая! Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела. Многоточие шинели. Вместо мозга - запятая. Вместо горла - темный вечер. Вместо буркал - знак деленья. Вот и вышел человечек, представитель населенья. Вот и вышел гражданин, достающий из штанин.
"А почем та радиола?" "Кто такой Савонарола?" "Вероятно, сокращенье". "Где сортир, прошу прощенья?"
Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах - папироса. В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром. И нарезанные косо, как полтавская, колеса с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром оживляют скатерть снега, полустанки и развилки обдавая содержимым опрокинутой бутылки. Прячась в логово свое волки воют "E-мое".
"Жизнь - она как лотерея". "Вышла замуж за еврея". "Довели страну до ручки". "Дай червонец до получки".
Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним - меццо-сопрано. В продуктовом - кот наплакал; бродят крысы, бакалея. Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана превращается в тирана на трибуне мавзолея. Говорят лихие люди, что внутри, разочарован под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован. Хорошо, утратив речь, Встать с винтовкой гроб стеречь.
"Не смотри в глаза мне, дева: все равно пойдешь налево". "У попа была собака". "Оба умерли от рака".
Входит Лев Толстой в пижаме, всюду - Ясная Поляна. (Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом.) Он - предшественник Тарзана: самописка - как лиана, взад-вперед летают ядра над французским частоколом. Се - великий сын России, хоть и правящего класса! Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо. Чудо-юдо: нежный граф Превратился в книжный шкаф!
"Приучил ее к минету". "Что за шум, а драки нету?" "Крыл последними словами". "Кто последний? Я за вами".
Входит пара Александров под конвоем Николаши. Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло". По Европе бродят нары в тщетных поисках параши, натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло. Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора", чтобы выпалить в начале непрерывного террора. Ой ты, участь корабля: скажешь "пли!" - ответят "бля!"
"Сочетался с нею браком". "Все равно поставлю раком". "Эх, Цусима-Хиросима! Жить совсем невыносимо".
Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут в рощах. Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины. Лучший вид на этот город - если сесть в бомбардировщик. Глянь - набрякшие, как вата из нескромныя ложбины, размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре. Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре. Ветер свищет. Выпь кричит. Дятел ворону стучит.
Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора. Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку, и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера, и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку. И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле. Из коричневого глаза бьет ключом Напареули. Друг-кунак вонзает клык в недоеденный шашлык.
"Ты смотрел Дерсу Узала?" "Я тебе не все сказала". "Раз чучмек, то верит в Будду". "Сукой будешь?" "Сукой буду".
Входит с криком Заграница, с запрещенным полушарьем и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен. Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем, Придирается к закону, кипятится из-за пошлин, восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти Рафаэль с Буанаротти - ни черта на обороте. Пролетарии всех стран Маршируют в ресторан.
"В этих шкарах ты как янки". "Я сломал ее по пьянке". "Был всю жизнь простым рабочим". "Между прочим, все мы дрочим".
Входят Мысли О Грядущем, в гимнастерках цвета хаки. Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом. Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки! Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом". И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны. В Министерстве Обороны громко каркают вороны. Входишь в спальню - вот те на: на подушке - ордена.
"Где яйцо, там - сковородка". "Говорят, что скоро водка снова будет по рублю". "Мам, я папу не люблю".
Входит некто православный, говорит: "Теперь я - главный. У меня в душе Жар-птица и тоска по госуда