69 год – это совсем не то время, когда люди носят костюмы, из карманов которых торчат платки под цвет галстука. 69 год – это совсем не то время, когда люди выглядят на миллион. На долларов десять – возможно, но не на миллион.
В тот же вечер, как только я добираюсь до своей квартиры, в ежедневнике я черкаю «Узнать о докторе Лектере». Это большой шаг, на самом деле: интернет все еще привилегия военных, и для получения какой-либо информации приходится быть очень любезным и вежливым парнем, но я решаю принести эту жертву. Я укладываюсь спать, но черная клякса его имени маячит перед моими глазами до тех пор, пока я не проваливаюсь в тяжелый, липкий сон.
Я не люблю спать – довольно смелое заявление для студента, но я рискованный парень. Я ворочаюсь с боку на бок, мысленно пересчитываю деньги на завтра, потом повторяю шкалу потребностей Маслоу и вступаю с собой в бескомпромиссную беседу, где указываю на необходимость удовлетворить свои первичные потребности в отдыхе, и вроде бы этот затянувшийся монолог, нагоняющий скуку, убаюкивает меня… Как вдруг сосед сверху начинает душить свою жену, и мне приходится перевернуться на другой бок и зажать уши ладонями, чтобы случайно не попасть на концерт хриплого Тома Уэйтса раньше намеченного срока. Я все понимаю: половина первого ночи, заняться нечем, а так можно провести с задором час-другой, пока она, раззявив рот, измазанный красной помадой – что за шлюха, в самом деле, - надрывно визжит: «За что ты меня ненавидишь?». А ему ведь есть за что, - я переворачиваюсь на спину и стягиваю тяжелое одеяло, задирая майку, чтобы обсох пот. Приходит домой – еды нет, в квартире бардак, а она ногти красит, треплется с подругой по телефону, хотя с какой подругой... С каким-нибудь ублюдком, который приходит к ним домой и втихую присовывает ей, пока ее муж горбатится на заводе. Неблагодарная, мерзкая потаскуха – выбить из нее это дерьмо нужно, а то совсем от рук отбилась. Я сжимаю ладони в кулаки и стараюсь начать считать от нуля до ста, стараюсь не сбиться на десяти и не представлять, как она брыкается, как жук, которому отрывают лапки, я стараюсь глубоко дышать и не сопереживать ей, не чувствовать ее боль. Чуть дальше на нашей улице в подворотне выпью резко вскрикивает девушка, которую насилуют два парня: один стоит сзади и, просунув руку ей между ног, больно царапает лобок, глубже насаживая на свой член, а второй, тычась членом, опухшим от гонореи, в ее мягкое влагалище, шипит ей в шею: «Ты этого хотела, сучка?! Этого?!». Нет, она хотела просто повеселиться, немного пофлиртовать, выпить за чужой счет и еще пару лет не знать, что секс – это не всегда так красиво и так приятно, как показывают. Где-то чуть дальше подросток тычет сигаретой в собаку, и та жалобно поскуливает, не зная, почему он так поступает, и старается вырваться из ошейника, только, к сожалению, парень слишком устал от того, что его в пятый раз выгоняют из школы, хотя его мама спит с директором и уборщиком.
Я ничего не хочу знать ни об их боли, ни об их страхах, ни об их страданиях – я хочу спать, пока в тебе, Балтимор, люди стараются как-то пережить ночь. Я хочу заснуть и забыть о том, что человечество расстраивает меня вот уже двадцать три года, и сегодня вечером оно сделало решительный от нашего вымученного нейтралитета к откровенной вражде. Я хочу спать, пока кого-то насилуют, бьют и убивают; я хочу отдыха, как и все остальные люди. Доброй ночи, Балтимор, ты справишься без меня.