Берег залива. Ветер. Песок, брызнувший под ногой. Оставив строчку на нем, разбилось тело, но были собраны вновь волной члены, впитавшие соль и сырость. Оно встало, ринулось, разрезая голенью, пахом, бедром, ребром ленты пены. Одна, другая - волны встречали тепло теплом.
И когда уж грудь преломила гребень, тело замерло, тяжело дыша, и в глазах его отразилось время. Стало ясно все: унеслась душа. И в ушах его шум застыл залива. Серой чайки крик сорвался с высот. Стало ясно все: плоти дух ретивый вняли на мели силы жадных вод.
Тело, встав крестом в ветряном распятии, устремило взгляд, прожигая даль, и искало вал, чтоб в его объятиях ощутить перстой и ахиллом сталь, чтоб на миг понять грани сил, унесших его душу вспять, то ли в ад, то ль в высь, чтоб найти следы молодой и грешной, той, которой раз удалось спастись.
Волны били в грудь, не тревожа сердце. Чаял глаз узреть перелом брегов где-то на краю, в линии соседства родственных морей, стравленных миров. Долго спал залив в плавных перекатах приливных угрюмых водородных волн, но настал тот час, когда вал распятых на изгибе неба Богом был рожден.
Ноздри вширь ушли, заскрипели скулы, жилы сжали кости, ступни впились в дно. Кровь сменила курсы. Пред крестом скульптуры воды ртутной кистью взбили полотно. Не кричало тело, ждал в нем каждый мускул неизбежной встречи с торжеством стихий. Оно, встав стрелой, с первородным чувством подпустило волны и пронзило их.
Ласточек клики. Солнце. Травы, иссохшие к полудню’. Очнувшись средь них, вдруг вспрямилось тело, найдя и накинув кепку свою, мальчик рванулся к судьбе на милость. Она, встретив его, смеялась, нежно щеку прижав к своей. Он шептал свои сны, распадаясь в перспективе кленовых аллей.
Со скелетом, голосом, плотью твердел фокус мальчишьих глазниц. Целый мир становился угодьем для охоты без жертв и убийц. Разбросал он по разным карманам даты, формулы, карты, богов. На деревне он слыл хулиганом - хулиганом бродил меж томов.
По мечетям, церквям, синагогам не ходил, не читал святых книг, но он часто говаривал с Богом, над бумагой склонивши свой лик. Он обрёл Его в долгом молчании в параллелях истерзанных строк, и на каждом таком свидании он трехперстие вёл на восток.
Рос он смело, себя не жалея, в грех впадал, но блуждал на краю, пока в нем не всхмелела идея к сладострастия пасть алтарю. Резкость плоти и мыслей отсутствие. Запах розы, засохшей, в воде. Стыд - последний свидетель безумствий, оправдавший его на суде.
Но он сам не нашел оправданий, а душа не смогла превзойти свою гордость и муку терзаний, боль падения плоти к плоти. Остается жизнь памяти семенем, смерть не взроет, не вгонит в прах. Человек побежал ждать спасения вглубь залива, в болотных волнах …