дни летят или падают -- уже не разобрать, когда фонарь рассыпает апатию и лезет в кровать. в лицах узнаешь себя постыдным пятном; бродский был прав. тебе подкуривает пинкертон.
и выпускаешь дым. твои прокуренные волосы не выглядят короной, но ты в праве ущипнуть мир. и этот снег -- имитация пепла, результат всех твоих августовских сигарет.
на общей кухне я сидел со стаканом, винстон синий целовал потолок и в лёгкие падал. когда нет никого, приходят те, кого ты всё ещё не в силах стереть.
но вы не танцуете: ты смотришь из-за решётки собственных костей на алгоритмы одиночества. после ныряешь в стакан, мечтаешь бросить курить, и вся твоя жизнь болеет словом "бизнес-план".
к чёрту! рука лезет за спичкой, кухня натекает газом и так непривычно, когда все вспыхивает, чтобы оставить в итоге чернь, и ты все равно сядешь туда же, но только уже ни с чем.
и про свободу не крикнешь. и свободным не станешь. на кухне крест и ты по-прежнему не втыкаешь за счастье. ангелы плачут, а ты наливаешь по сто и прыгаешь в бездну, веря, что там -- оно,
но в перекошенной системе координат икс -- это игрек, и бесконечность много ощутимее, чем боль от игл. когда сажаешь в себя пулю принципа, подумай, насколько ты хочешь видеть её в близком.
и всё это так неудобно торчит. метод жизни -- это весы. грузила любят мозолить руки. улица снова попросит курить, перебирать в голове фото и мерить скуку.
с высоты своей мокрой одежды -- скульптуры осенних дождей -- видны многие "между", теперь увидь детей.