она вышла из винных паров и табачного дыма, подобно Венере из пены морской. её летнее платье едва прикрывало кружевные резинки телесных чулок. она села рядом – за барную стойку – хорошее место: к людям спиной, лицом к алкоголю, и можно весь вечер сидеть, никому не послав и трёх слов.
обычное дело – смерть в барном гетто: исповедан за стойкой, похоронен в метро. обречённый воскреснуть в семь утра на конечной, я не жду снисхождения желтолицых ментов и упрямых богов.
я сижу в злачных ямах, наблюдая, как чахнут одинокие женщины, как, напившись, они веселятся отчаянно: бросившись в танец, окропляют плоть потом и кровью самцов липкий, засранный пол. и бесстыжим принцессам, и порядочным стервам, и заботливым блядям, дочерям, матерям – всем им надо одно – чтоб хоть кто-то был рядом: обнимал их, ебал их, кушал с чавканьем борщ, выносил утром мусор, возвращался под вечер, менял трубы и ездил в «Ашан» за жратвой; чтобы рядом был кто-то, а кто – не так важно: сущность женского счастья – быть чьей-то женой.
неприкаянных, нежных, как кошек бездомных, поневоле свободных, их жалко порой: горько взглядом ласкать лепестки пустоцвета, когда хочется «горько!» на свадьбах кричать. и, набравшись с лихвой вискаря или смелости, возыметь наглость встать, подойти, приобнять и на ушко шепнуть: «не печалься, родная, каждой твари по паре – ты допьёшь не одна».
так всегда. но той ночью воскресной со мной по соседству восседала богиня в телесных чулках. метко, сдержанным тоном стрельнув сигарету, случайной улыбкой сразила меня наповал, как юнца. я достал зажигалку, дрожащее пламя озарило её молодое лицо, взгляд взорвался от искры ядерной вспышкой, и я был ослеплён, возбуждён, покорён.
всем невзгодам назло мы смеялись и пили тыщу дней напролёт. всем печалям в укор, когда деньги кончались, она доставала настойку из сливы из телесных чулок.
без неё стало пусто во мне и в квартире. серый кот у окна кричит о ней. в ночь самолётом бумажным летят мои письма, в чёрном ящике шифр нескольких строк: «милый друг, без тебя – я один в целом мире, и с кем бы я ни был – я буду один. помни меня, когда грузят плацебо, помни меня в их словах о другом».
она вышла из винных паров и табачного дыма...
как я встретил конец нулевых
пока президент в разноцветном экране читал наизусть стране поздравления, я пошёл на центральную площадь, чтобы украсть нам ёлку. дерево было тяжёлым, но легче, чем труд рабочих, которые платили налоги, потраченные на праздник.
я не был никем замечен: в полночь все пили шампанское, жевали огарки желаний, заедая икрой и селёдкой, и всем наплевать было, что кто-то крадёт их ёлку, что кто-то никчёмный и наглый присвоил себе их праздник.
ель я поставил у парадного входа, поднялся на пятый этаж, отряхнувшись от снега на лестничной клетке, зашёл, улыбаясь смущённо, в квартиру. она была рада моему возвращению – протянула бутылку сухого вина. я приложился, и стало теплее, взял её за руку, вывел во двор.
мы сели под ветви. – никого я не встретил, а мир постарел на ещё один год. она улыбнулась: – найти человека бывает здесь сложно, но нам повезло.
в поношенном платье наряднее ели она мне казалась в тот новый год.