С полной жизнью налью стакан, приберу со стола к рукам, как живой, подойду к взгляну и такую вот речь толкну:
Десять лет проливных ночей, понадкусанных калачей, недоеденных бланманже: извиняюсь, но я уже. Я запомнил призывный жест, но не помню, какой проезд, переулок, тупик, проспект, шторы тонкие на просвет, утро раннее, птичий грай. Ну, не рай. Но почти что рай.
Вот я выразил, что хотел. Десять лет своих просвистел. Набралось на один куплет. А подумаешь — десять лет. Замыкая порочный круг, я часами смотрю на крюк и ему говорю, крюку: "Ты чего? я еще в соку”. Небоскребам, мостам поклон. Вы сначала, а я потом.
Я обломок страны, совок. Я в послании. Как плевок. Я был послан через плечо граду, миру, кому еще? Понимает моя твоя. Но поймет ли твоя моя? Как в лицо с тополей мело, как спалось мне малым-мало. Как назад десять лет тому — граду, миру, еще кому? — про себя сочинил стишок — и чужую тахту прожег.
Я запомнил призывный жест, но не помню, какой проезд, переулок, тупик, проспект, шторы тонкие на просвет, утро раннее, птичий грай. Ну, не рай. Но почти что рай.