Роман Ходосов - "Второе письмо к Виктору Голышеву" | Текст песни и Перевод на русский

• Тексты песен
• Роман Ходосов
• "Второе письмо к Виктору Голышеву"

1.
3ло -- это люди и людьми
же порожденное понятье,
и ежели все люди -- братья,
мы, значит, братья со зверьми.

2.
Ничто так не терзает взгляд,
как публика второго сорта;
а здесь что ни лицо, то -- морда.
А точкою координат --
чтоб не приябывался ты
ко мне с обычною туманной
фи(фа)лософией гуманной --
я выбрал бы твои черты.

3.
Жениться бы. Но из меня
такой же муж, как снег из ваксы
или такси из ихней таксы;
дым, кажется, сильней огня.

Старик,
давным-давно из Ялты
я написал тебе письмо
в стихах и с кучей разных "мо".
Оно, как после намекал ты,
тебе понравилось. Позволь
попробовать на новой почве.
Посланьями при нашей почте,
пожалуй, не набьешь мозоль.

Начнем, благословясь. Апрель,
все тает, набухают злаки.
Кругом шерифы, кадиллаки,
Америка au naturel.

Как ни щипли себя и как
ни дергай поредевший волос,
звезд комбинация и полос
над банком убеждает зрак,

что это -- явь. И наяву,
почти привыкнув к перемене,
я ботаю на местной фене,
вожу автомобиль, живу.

А ежели что-либо здесь
и снится мне, то это чаще
всего разрозненные части
каких-нибудь красавиц, смесь

лиц, улиц, разных колоннад --
то Венской Оперы, то Биржи
(к чьим прелестям ты много ближе
и, в некотором смысле, над).

Вообще же, перемена мест
(другие стены -- сны другие)
есть усложненье ностальгии.
Что до меня, I do my best

под одеялом. Я, старик,
сплю долго и считаю лично,
что сны переменить логично,
переменивши материк.

Назвать Америку страной
контрастов можно лишь из башни
слоновой -- или же за башли,
обмакивая ручку в гной.

Ну что Америка? Она,
посмотришь если беспристрастно,
суть продолжение пространства;
как, впрочем, всякая страна.

Так жизнь любая, жизнь вообще
(старик, предвижу возраженья)
есть тоже форма продолженья,
но только Времени. (На "ще",

старик, есть рифмы, но искать
их скушно. Не с моим надломом!
Второй час ночи. Чаю с ромом
заделаю сейчас -- и спать.

Чай с ромом! Не хватает свеч
и камердинера! В двадцатый
век это кажется цитатой
из классика. Но это -- вещь
нормальная в U.S. Бутыль --
три доллара и тридцать центов.
Дают в кулёк. Поскольку церковь
настаивает. (Сказка? Быль!)

Чтоб русский пил Аи, Шабли,
Шато-Лафит, Бордо, Мартели,
нужны кареты, царь, дуэли
иль пребывание вдали

от стен Отечества. (Но, бля!
ром есть в Москве! Старик, попробуй:
не для того, чтоб быть Европой,
но пользы организма для).

Американский полдень. Свет,
в итоге совладав со шторой,
находит автора, который
с мучнистой мордой, неодет,

сидит перед большим столом
и, пальцем ковыряя в ухе,
следит за повеленьем мухи,
что охмуряема стеклом.

А за стеклом, старик, U.S.:
салуны, танки, фермы, негры
(хотя и действуют на нервы,
они -- единственные без

ну, этой... примеси). На круг,
здесь больше мейеров, чем смитов.
И потому антисемитов
поменьше -- но пархатый Брук

свою фамилию с двумя
"о" пишет: корчит англо-сакса.
На днях я был готов уссаться:
Сульцбергер -- Солсбери. (На "мя"

есть рифмы, но искать их лень.
"Стоймя" и "окромя", к примеру.
Хуй тебе в жопу, маловеру!)
Но -- поздно. Завтра тоже день.

Тут приезжал один бабец.
Блондинка. Прелесть. Родом с Кубы.
(Ты ждешь, конечно, рифмы "губы".
А подержаться за конец
не хочешь?) Потому письмо
прервал я на похабном звуке.
Прости. Как говорится, руки
не доходили. Но само

ее явленье лишний раз
доказывает: для чучмека
U.S. -- желаемая Мекка.
И в сем калейдоскопе рас

когда бы кто-нибудь внедрил
(без Октября и толковища)
республики, то вышла б тыща.
Плюс -- автономия педрил

и ковырялок. Тут, старик,
двуснастным самая малина.
Врубаешь ночью телек, и на
экране колоссальный крик

об ущемляемых правах.
Старик, здесь пед -- правокачатель.
Ну, повернешь переключатель,
а там... ну, если в двух словах,

Ромео и Джульетта, но
в очко толкают, в черном гетто.
Потом их расчленяют где-то.
Буквально. И конец кино:

конвейер сосиски подает,
нормальные на вид, свиные.
Такое здесь кино. Иные
проводят ночи напролет

у телевизора. Я сам
был пленник этой поебени.
Но есть и польза: учит фене,
и не по дням, а по часам.

Когда бы уложить я мог
Америку в два русских слога,
я просто написал бы: МНОГО.
Всего -- людей, автодорог,

стиральных порошков, жилья,
щитов с летящим "Кока-Кола",
скайскрэперов, другого пола,
шмотья, истерики, жулья.

От этого в глазах рябит.
Тут нет смиряющего ГОСТа.
Когда несешься по Девяносто
Четвертой Интерстэйт на speed

под восемьдесят пять -- миль в час
(вовек мы, рашенс, не усвоим
эквивалент), а справа с воем
летит междугородний bus,

а слева трейлер волокёт,
вихляясь, новенькие кары
в три яруса, и всюду фары,
а сзади, наседая, прет

рефрижиратор, и нельзя
прибавить: перед носом жопа
газгольдера, и -- брат потопа --
дождь лупит по стеклу (на "зя"

есть рифма, безусловно, но
хуй с ней), и на спине рубаха
мокра не от дождя -- от страха,
-- то в мыслях у тебя одно:

Кранты. Куда глядит Творец?
Иль он перевернул бинокль?
Что здесь проговорил бы Гоголь:
"Эх, тройка" или "Всё. Пиздец.

Отъездился". (Прости, Господь,
мне эту рифму, но что проще
чем мат для выраженья мощи
Твоей же, в сущности; и плоть

язвит он менее огня --
Тобой излюбленного средст

Роман Ходосов еще тексты