Мэйбл пишет письма, в подробностях, даже в красках. Всё получается, словно в наивных сказках: ожил, вернулся, пространство преодолев. Старая комната напоминает хлев: Ваддлс жуёт обрывки цветной бумаги, в мир прорываются монстры, герои, маги… Девочка тщательно в письмах ведёт учёт. Больше не вяжет и даже почти не шьёт, по ободок погрузившись в рассказ для мамы. Текст простоват, не лишён подростковой драмы. Диппер сказал бы: приторен и тягуч.
Диппер молчит. Мэйбл где-то берёт сургуч, им оформляет письма под старину: ставит печать, а не мажет свою слюну; блёстками щедро сдабривает конверт и оправляет.
Позже жуёт десерт, ходит за братом, словно вторая тень, Стэну рисует выборный бюллетень (от мельтешения красок болят глаза), деньги считает, зная: сжуёт коза. Вечером снова садится писать письмо, лепит привычно из сургуча клеймо. Адрес, обратный, блёстки поверх чернил… Диппер, наверное, это бы оценил, если бы не был так занят своим героем.
Брат заражает Мэйбл таким настроем. Ей, разумеется, нравится новый дядя. Письма рождаются просто, почти не глядя, и отправляются в ветхий почтовый ящик, общий для всех, входящих и исходящих. Там исчезают, быстро и навсегда.
Эти рассказы не причинят вреда. Девочка знает, хоть и молчит об этом: всё, что случилось с ними безумным летом, здесь и останется. Город хранит себя. Яркие ногти мелко дрожат, рябя. Тайнам заказан красный пунктир границы. Мэйбл ещё долго всё это будет сниться: толстые письма, тающие в руках, смех, удивление, после, конечно, страх.
Гибнут послания в разных частях маршрута. То загораются, как разновидность трута, если на солнце направить на них очки, то разрываются в маленькие клочки где-то на дне бесконечной почтовой сумки. Всё повинуется ясной, как день, задумке: Гравити Фолз не отпустит свои секреты. Мэйбл заполняет бланки, листы, анкеты; Мэйбл продолжает молча вести борьбу, не говоря мальчишке с ковшом на лбу: их приключения стоили слишком много.
Девочка плачет; с тревогой ждёт эпилога, видя, как звёзды падают вниз с небес.