как-то утром сидел я один и, забывшись, стал вслушиваться в смутный говор моей кофемолки. я так и купался в живых ароматах (так и видел мулатку, выходящую из моря на берег) и, прижимая ладонью крышку кофемолки, почувствовал вдруг, как мне передается ее легкая дрожь. постепенно рокот ослабевал... и вдруг как гром среди ясного неба услышал я голоса, чужеземную речь, лязг цепей, долгий свист бича, рассекающего кустарник, и гул, нарастающий, как пресловутые ливни - с античными монетами и лягушками, падающими с неба, и красным песком. потом - отчетливо - несколько выстрелов и вопль настигнутой дичи, что была ч е л о в е к о м. потом долгий лязг кандалов и цепей, и все та же череда голосов и криков, и куда-то на запад удалявшийся лай собак. Господи, думал я, где-нибудь в Эфиопии или Колумбии, когда-то давным-давно, это мгновенно прокрученный кадр, фрагмент бытия был, конечно, зарегистрирован в памяти юных кофейных деревьев, и вот спустя столько лет кофейные зерна через мою кофемолку воспроизводят - как в граммофонной трубе - смерть человека, за которым охотились где-то в Колумбии или Эфиопии. потом, когда пил я свой кофе, у меня вдруг возникло в сознании: гигантское Дерево, по которому взбирается золотой питон смерти, вверх по спирали, к маленькому существу, зачарованному страхом и тихо скользящему ввысь по самым легчайшим, тонюсеньким веткам - туда, где плоды и небо