Муттер и Фатер гордятся Отто. Рост за два метра, глаза как сталь, Тело, осанка, манеры -- что ты, впору сниматься у Риффеншталь. Он побеждает на скачках конских, Вагнера темы поет на бис, Даже стреляет по-македонски. Белая бестия, as it is.
Но каждую ночь из тумана глядя черными дырами мертвых глаз Отто является фройлян Надя в платье сатиновом.
Был приказ -- Каждый изловленный партизайне должен висеть на суку. И вот, Отто с улыбкой "Jedem das seine" пойманных русских к допросу ждет. В двери Надежду впихнули грубо. Отто глядит на нее свысока. Наде семнадцать, разбиты губы, кровь на сатине, в глазах тоска. Делу, увы, не помочь слезами. Слышно -- солдаты копают рвы. Отто вздыхает -- йедем дас зайне. Милая фройлян, мне жаль, увы.
Вдруг исчезает тоска во взгляде, зал погрузился на миг во тьму. Прыгнув, на Отто повисла Надя, в ухо гадюкой шипит ему: "Что, офицер, не боишься мести? Нынче я стану твоей судьбой. Мы теперь будем цузаммен, вместе. Слышишь? Отныне навек с тобой."
Надю за волосы тащат к вязу, в бабушкин, с детства знакомый, двор, Где ожидает, к суку привязан, быстрый веревочный приговор. "Шнапсу бы... Водки бы... Не иначе -- стопку с товарищем вечерком". Отто стирает рукой дрожащей Надину кровь со щеки платком.
Водка ли, шнапс ли, исповедальня – все бесполезно. Опять в ночи Надя из курской деревни дальней смотрит на Отто, а он молчит. Наденька шепчет "Jedem das seine!". Отто хрипит, воздух ловит ртом. Дойче овчарка глядит на хозяина, длинным виляет, скуля, хвостом. Был же приказ и была задача... Йедем дас зайне. В окне рассвет Надя уходит. А Отто плачет Семьдесят долгих кошмарных лет.