На южном побережье у самого у моря Черешни-абрикосы в саду росли одном. И в зарослях душистых стоял, купаясь в зорях, Увитый чайной розой, уютный светлый дом. Хозяин и хозяйка там комнату сдавали, И каждый год на лето ту комнату снимал Один москвич-писатель, чьи книги издавали, А он, живя у моря, те книги сочинял.
Доверчиво однажды обмолвилась хозяйка, Что впору нянчить внуков, да вот зачали тут… Избавиться бы надо, а он спросил: «Не жалко?» И тяжко та вздохнула: «Соседи засмеют! Нам с мужем слишком поздно! И взрослые уж дети! А если вдруг родится какой-нибудь урод?» – И, всхлипнув, убежала. Заканчивалось лето, И он уехал с мыслью вернуться через год.
А там – дела, заботы, издательства, проблемы… Лет через шесть вернулся он в дом знакомый свой. Вдруг видит на крылечке девчушку-пятилетку С уродливой мордашкой и заячьей губой. И вспомнил, как спросил он в тот вечер: «А не жалко?» И как блестели слёзы у женщины в глазах. Он взглядом виноватым искал сейчас хозяйку, Заранее готовясь, чтоб повернуть назад.
Девчушка вдруг сказала: «А мама у подруги. Ты поиграй со мною, пока она придёт!». И он спросил чуть слышно: «А мама тебя любит?» Невольно взгляд бросая на некрасивый рот. «Бывают разве мамы, которые не любят?» – Подняв дугою бровки, хихикнула она. Писатель напряжённо скривил в улыбке губы, И всё сильней казалась ему его вина.
Когда пришла хозяйка, он в кухне умывался, И замер вдруг, услышав: «Дочурка, это я! Ну, как, моё ты солнце, ну, как, моё ты счастье? Не слишком ли скучала, красавица моя?» В ответ её дочурка залепетала что-то, И та, всплеснув руками, вскричала: «Боже мой! Где новенькое платье? Да знаешь ли ты, кто он!? Да он тебе как крёстный иль папка твой второй!»
На южном побережье у самого у моря Черешни-абрикосы в саду росли одном. И в зарослях душистых стоял, купаясь в зорях, Увитый чайной розой, уютный светлый дом.