Ты знаешь, заняться нам больше нечем. Конечно, начнем, но в каком-нибудь скетче, Приправленным скотчем и хохотом гулким, Мы вспомним все наши ночные прогулки, Как руки касались нежнеющей кожи, И, как пробирало, кусая до дрожи, Дороже все это, чем обжиг, о Боже! И хочется тоже натягивать вожжи. Все это в стендапе каком-то обсудят, Утрируя нас до сплошного абсурда, Что наша ладья никакое не судно, И что безрассудно раздельна посуда, И что, как всегда то, по сути, подсудно, И наша кольчужка с тобой коротка, Что ты в моей жизни чертовски редка. Ты чувствуешь, как под рукою рука? Ты знаешь, как сложно смеяться до крови, Идя по стеклу, так бессмысленно вровень? Ты заешь, как гвозди заходят в ладони, Когда я пытаюсь обняться с тобою? Как холодно льется сквозь лобные доли Мое осознание с болью без боя. Когда отвечаешь на ласку морозом, И каждый удар под ребро так осознан, Мне хочется криком вопить полоумным. Ты знаешь, любимая, как это трудно? Плевать мне на хохот и адову горечь, Я знаю, ты больше, чем это все стоишь, Ты гробишь меня – безысходная, то бишь. Чтоб сходу отвлечь можно и не беречь? А, помнишь, тоску и затасканный гугл, Что гулко заполнил собой каждый угол, В мозгу из запутанной хлипкой проводки? А вечер короткий и вечные пробки, И мелом обводки, на мокром асфальте. И страстные нотки... ну просто избавьте! Ты знаешь, я выжжен тобой и помечен, Помешен, смешон и запутаны речи. Но вечер поперчен так нежно на плечи. И каждый надрез для меня поперечен. Как жаль… что заняться… Нам…больше…. Нечем.