* * * Стоял серый, осенний день. В салоне трамвая парень, Сидя на жёстком сидении, К стеклу прислонившись, кемарил. Он был в неглубоком сне. В этом сне находился опять Он на страшной, жестокой войне, Где недавно пришлось воевать. На войне — где лишился ступней. На войне — где за пару лет Он нашёл себе много друзей. Правда, некоторых уже нет. Дремал, пряча своё лицо От десятка нависших лиц Так, чтоб не видел никто Его влажных от слёз ресниц. Вдруг, не свист пролетающей пули И не взрыв, что ужаснее грома, А голос какой-то бабули Выдернул паря из дрёмы: «А ну, с места давай-ка — марш! Что расселся, здоровый лось? Никакого внимания к старшим. Да ты, парень, пьяный, небось». От стыда помидора став краше, Произнёс парень с места вставая: «Извини ради Бога, мамаша. Задремал я. С кем не бывает». А бабуля ему: «Алкаш. Звать мамашей меня не смей. Пристыдила б я тех мамаш, Кто имеет таких сыновей». Промолчав на всё это, он вышел. И хромая побрёл домой. Нет, не сделали б парня выше Споры с женщиной пожилой. Вдруг как охнет на весь салон Бабка, в окно посмотрев: «Так он вовсе не пьяный. Он...» И сменился стыдом её гнев. Ногами она на сидение, Легко, точно резвая кошка, Вскочила в одно мгновение. Рукою открыла окошко. И стояла так до кольца, Под собою не чувствуя ног, Всё выкрикивая без конца: «Извини ради Бога, сынок!»