Сразу споткнулся о память, едва вошел со свету в сени, споткнулся на ровном месте: видно, недавно перестелили пол, вот и споткнулся, а думал, сказать по чести, что уже все! что и память постерлась так, что даже сердце не дрогнет. Но дрогнул шаг.
Что вы хотите, минуло столько лет, что и последний след потерять пора бы и на усушку-утруску списать сюжет о возвращении блудного сына, дабы сын осознал неизбежное наконец, что он, по крайней мере, и сам отец.
Вот он, твой дом, согретый сырым теплом, шведка-голландка, ее изразцы остыли, стоя бок о бок теперь с паровым котлом, что она здесь: обломок преданья или напоминанье о том, что и самый дух с дымом уходит, если очаг потух?
Двор и гараж при конюшне, а дальше, там, между панельных дылд и хрущоб, теснятся остовы яблонь и парниковых рам, как за кормильцем хворые домочадцы на сундучке своем: не серчай, племяш, то же хозяйство, словом, что и пейзаж.
Много прочел я книг и прошел дорог, много стальной и медной попил водицы, ну а теперь хотел бы на свой порог, к притолоке с зарубками прислониться, да об одном забыл в суете сует: этого места больше на свете нет.
Это огонь невидимый все пожрал, прахом развеял видимое глазами, только его языки и его оскал знают, какие печи гудят под нами, голая пустошь всюду, она же сад, тысячелетние тени во мгле дрожат.
Ветром провеять, что ли, и пеплом пасть, ветром и пеплом, в мир отлетая лучший? Вольному воля - чудищу облу в пасть или же к чреслам Отца головой заблудшей! Что в этой жизни горше всего, дружок? Хлеб преломить да выпить на посошок.
Путь ли бездомный, быт ли наш кочевой, каждый в России - калика перехожий. Вот и хочу я вырыть колодец свой, чтоб человек какой или птенчик Божий ковшик нашли с водою, а нет, ну что ж, есть еще Млечный Путь и Небесный Ковш.