Нет на тропе никого и ничего, ничего, кроме ежевики, Ежевичных кустов по обоим сторонам, хотя по правую руку - больше, Ежевичной аллеи, что, петляя, сбегает вниз, и моря, Вздымающегося где-то в ее конце. Ягоды ежевики Величиной с подушечку моего большого пальца, и немы, как глаза, Эбеновые, налитые Лиловыми соками. Вот они разбрызгиваются на моих пальцах. Я не просила такого кровавого сестринства; они, должно быть, любят меня. Они приспосабливаются к моей молочной бутылке, утрамбовывая свои края.
Над головой проносятся сорочьи жаворонки черными, какофоническими стаями — Клочья сгоревшей бумаги кружатся в ветренном небе. И лишь один голос все возражает, возражает. Не думаю, что море вообще откроется. Высокие зеленые луга сияют, будто бы освещены изнутри. Я подхожу к кусту с такими спелыми ягодами, что он стал кустом мух, С сине-зелеными брюшками и стеклянными крылышками, как на китайской ширме. Медовый пир ягод ошеломил их; они верят в небеса. Еще поворот - и ягоды с кустами заканчиваются.
Все, что ныне есть - это море. Из ущелья меж холмов навстречу мне вдруг вырывается ветер, Хлеща своим призрачным бельем меня по лицу. Эти холмы слишком высоки и зелены; они не ведали соли. Я иду по овечьей тропе между ними. Последний виток выводит меня К северному склону холма, чье лицо - оранжевая скала, Глядящая в ничто, ничто, кроме обширного простора Бело-оловянных огней, где раздается грохот, будто бы серебряных дел мастера Все куют и куют неподатливый металл.
Sylvia Plath - Blackberrying
Nobody in the lane, and nothing, nothing but blackberries, Blackberries on either side, though on the right mainly, A blackberry alley, going down in hooks, and a sea Somewhere at the end of it, heaving. Blackberries Big as the ball of my thumb, and dumb as eyes Ebon in the hedges, fat With blue-red juices. These they squander on my fingers. I had not asked for such a blood sisterhood; they must love me. They accommodate themselves to my milkbottle, flattening their sides.
Overhead go the choughs in black, cacophonous flocks — Bits of burnt paper wheeling in a blown sky. Theirs is the only voice, protesting, protesting. I do not think the sea will appear at all. The high, green meadows are glowing, as if lit from within. I come to one bush of berries so ripe it is a bush of flies, Hanging their bluegreen bellies and their wing panes in a Chinese screen. The honey-feast of the berries has stunned them; they believe in heaven. One more hook, and the berries and bushes end.
The only thing to come now is the sea. From between two hills a sudden wind funnels at me, Slapping its phantom laundry in my face. These hills are too green and sweet to have tasted salt. I follow the sheep path between them. A last hook brings me To the hills’ northern face, and the face is orange rock That looks out on nothing, nothing but a great space Of white and pewter lights, and a din like silversmiths Beating and beating at an intractable metal.