ты проснулся под крики, вопли, мольбы о помощи "мощи святого пророка снова покинули храм" на рыночной площади вору рубят руки за овощи краденные, ты соглашаешься, вторишь толпе "харам"
про себя, и направляешься дальше по улице ямам помоям и выброшенным младенцам из окон, больше девочек, на углу сутулится столетний дед, почерневший от времени сердцем
всё такой же горячий, в его руках почерневший меч опоясан халат, пальцы сжаты, готовы к рубке но кругом только трупы детей и базарная речь и его почерневшая женщина, что-то молотит в ступке
его первенец сын как-то раз не вернулся к молитве его первая дочь не смогла пережить белой смерти его младшенький умер мужчиной, на поле битвы но все дети в земле, и лишь дед над поверхностью скорбной тверди
пахнет крысами, солнце встаёт на западе и стирает лужи крови баранов, мощи пророка покинули храм шепчет дед, и глазами проходит глубже чем мечом этим самым когда-то ходил по телам
мощи святого пророка снова покинули храм, ты слышал? поворачивается к тебе, и всё так же сжимает меч наш заступник покинул нас, киямат, это знамение свыше а значит головы наши скоро отстанут от наших плеч
или сами или при помощи нового дня, на рынке меняют, я слышал, родные дома на верблюдов пару визири молчат, а султанскую дочь увезли, по старинке, замуж, но за сына правителя кровных врагов, по базару
шепчутся, что трёх лун не пройдёт как султана возьмут шайтаны скоро всех нарождённых детей будут сразу душить повитухи нам сломают мечеть, нас порежут неверные, смолкнут азаны но мне хочется верить, иншаллах, что это всего лишь слухи
и по скорбной тверди расползается скорбный туман проникает в усталую землю и душит побеги на мечети за базаром вдруг резко смолкает коран а базарные улочки наводняют багровые реки
дед стоит, дед встречает столетний день дед неслышно смеётся губами, из глаз растекается сеть по глубоким морщинам, по шрамам, он садится на лавку в тень затмение. он смеётся и плачет. Ему хочется умереть.