Дым табачный воздух выел. Комната - глава в кручёныховском аде. Вспомни - за этим окном впервые руки твои, исступлённо гладил. Сегодня сидишь вот, сердце в железе. День ещё - выгонишь, может быть, изругав. В мутной передней долго не влезет сломанная дрожью рука в рукав. Выбегу, тело в улицу брошу я. Дикий, обезумлюсь, отчаяньем иссечась. Не надо этого, дорогая, хорошая, дай простимся сейчас. Все равно любовь моя - тяжкая гиря ведь - висит на тебе, куда ни бежала б. Дай хоть в последнем крике выреветь горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят - он уйдет, разляжется в холодных водах. Кроме любви твоей мне нету моря, а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых. Захочет покоя уставший слон - царственный ляжет в опожаренном песке. Кроме любви твоей, мне нету солнца, а я и не знаю, где ты и с кем. Если б так поэта измучала, он любимую на деньги б и славу бы выменял, а мне ни один не радостен звон, кроме звона, кроме звона твоего любимого имени. И в пролёт не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать, надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа. Завтра забудешь, что тебя короновал, что душу цветущую любовью выжег и суетных дней взметённый карнавал растреплет страницы моих книжек.... Слов моих сухие листья ли заставят остановиться, жадно дыша? Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг.