Дмитрий Сергеевич Мережковский СТИХОТВОРЕНИЯ 1883 — 1887 ПРОТОПОП АВВАКУМ I Свят Христос был тих и кроток <…> …………………………………………………………. Горе вам, Никониане! Вы глумитесь над Христом, — Утверждаете вы церковь пыткой, плахой да кнутом! …………………………………………………………. Горе вам: полна слезами и стенаньями полна Опозоренная вами наша бедная страна. Но Господь за угнетенных в гневе праведном восстал, И прольется над землею Божьей ярости фиал. Нашу светлую Россию отдал дьяволу Господь: Пусть же выкупят отчизну наши кости, кровь и плоть. Знайте нас, Никониане! Мир погибший мы спасем; Мы столетние вериги на плечах своих несем. За Христа — в огонь и пытку!.. Братья, надо пострадать За отчизну дорогую, за поруганную мать! II Укрепи меня, о, Боже, на великую борьбу, И пошли мне мощь Самсона, недостойному рабу… Как в пустыне вопиющий, я на торжищах взывал И в палатах, и в лачугах сильных мира обличал. Помню, помню дни гоненья: вот в цепях меня ведут К нечестивому синклиту, как разбойника, на суд. Сорок мудрых иереев издевались надо мной. И разжегся дух мой гневом — поднял крест я над главой И в лицо злодеям плюнул, и, как зайцы по кустам, Всё антихристово войско разбежалось по углам. «Будьте прокляты! — я крикнул, — вам позор из рода в род: Задушили правду Божью, погубили вы народ!» Но стрельцов они позвали, ополчились на меня. Речи полны дикой брани, очи — лютого огня. И как волки обступили, кулаками мне грозят: «Еретик нас обесчестил, на костер его!» — кричат. То не бесы мчатся с криком чрез болото и пустырь, — Чернецы везут расстригу Аввакума в монастырь. Привезли меня в Андроньев, — тут и бросили в тюрьму, Как скотину, без соломы — прямо в холод, смрад и тьму. Там, глубоко под землею, в этой сумрачной норе, Думал с завистью я, грешный, о собачьей конуре. III Я три дня лежал без пищи, — наступал четвертый день… Был то сон, или виденье, — я не ведаю… Сквозь тень — Вижу, двери отворились, и волною хлынул свет, Кто-то чудный мне явился, в ризы белые одет. Он принес коврижку хлеба, он мне дал немного щец: «На, Петрович, ешь, родимый!» — и любовно, как отец, Смотрит в очи, тихо пальцы он кладет мне на чело, И руки прикосновенье братски-нежно и тепло. И счастливый, и дрожащий, я припал к его ногам, И края святой одежды прижимал к моим устам. И шептал я, как безумный: «Дай мне муки претерпеть, Свет-Христос, родной, желанный, — за Тебя бы умереть!..» IV Это было на Устюге: раз — я помню — ввечеру Старца божьего Кирилла привели мне в конуру. С ним в тюрьме я прожил месяц; был он праведник душой, Но безумным притворялся, полон ревности святой. Всё-то пляшет и смеется, всё вполголоса поет, И, качаясь, вместо бубнов, кандалами мерно бьет; День юродствует, а ночью на молитве он стоит, И горячими слезами цепи мученик кропит. Я любил его; он тяжким был недугом одержим. Бедный друг! Как за ребенком, я ухаживал за ним. Он страдать умел так кротко: весь в жару изнемогал, Но с пылающего тела власяницы не снимал. Я печальный голос брата до сих пор забыть не мог: «Дай мне пить!» — бывало скажет; взор — так нежен и глубок. На руках моих он умер; безмятежно и светло, Как у спящего младенца, было мертвое чело. И покойника, прощаясь, я в уста поцеловал: Спи, Кириллушка, сердечный, спи, — ты много пострадал. Над твоей могилой тихой херувимы сторожат; Спи же, друг, легко и сладко, отдохни, усталый брат! V В конуре моей подземной я покинут был опять Целым миром. Даже время перестал я различать. Поглупел совсем от горя: день и ночь в углу сидишь, Да замерзшими ногами в землю до крови стучишь. Если ж солнце в щель заглянет и блеснет на кирпиче, И закружатся пылинки в золотом его луче, — Я смотрел, как паутина сеткой радужной горит, И паук летунью-мошку терпеливо сторожит. На заре я слушал часто, ухо к щели приложив, Как в лазури крик касаток беззаботен и сч