Писать тебе стихи на всех, на всём, на лицах, на ладонях, на латыни, как в прописях, больными и большими. Бросать их семенами в чернозём. Из всех семян взойдет одно лишь имя, но и его с собой - не унесём.
Еще вчера - простите, год назад - мы личного не знали Рагнарёка, и нас пьянил без страха и упрёка безрадостный, безградусный нарзан, и ты меня безжалостно обрёк на просмотр коротких метров про глаза,
про руки, не коснувшиеся рук, отдернувшиеся, как от ожога, про то, что я - не то чтобы дешёвка, но и не дорогА тебе, как друг, про то, что я дорОга, а ты шёл по другой дороге, замыкая круг.
Все коротко: и разговор, и метр, и стометровка в тридевятом классе, конечно, ты в бутылку сам залазил, предпочитая злату вторчермет. Теперь - плыви, плыви на свет сквозь пластик. Ни глубины, ни горизонта нет.
Асфальтовые желтые катки вкатали нас в мои стихотворенья, что не сбылись в двадцатый год творенья, и поделом же нам, таким-сяким. Иди учись махать мечом на тренинг и голову повинную секи.
Секи, секи. Не больше, чем нарзан, слеза, и кровь, и сто процентов текста. Не печь хлебов мне из такого теста, кругов гончарных мне не нарезать. Ты, образ алкогольных палимпсестов, не претендуй, прошу, на образа.
Свобода лучше замка, что снесён, что не спасён ни тыном был, ни тылом. Из всех семян, упавших в чернозём, удобренных осколками бутылок, взойдут сады огромных, спелых тыблок, которых мы с собой не унесём.