Вперед, за Луи-Фердинандом Селином, в окрестный спешить магазин. Мой путь будет труден, мой путь будет длинен, но сплетни баб Люд и теть Зин, А также косметика от Орифлэйма, что пудрит мозги вместо щек, остоебенели. Хочется слэма, и амаретто еще с каким-нибудь умным очкастым преподом, затраханным студентотой, себе возомнившей на парах свободу. Хочется, знаешь, простой беседы, растекшейся по Иггдрасилю мыслью, чье имя – экспромт, вместо рассказов, что мы не просили, как по Думской шатается сброд, что за VIP-места отсосать у охраны без инсинуаций готов. А я на могилу разрушенных храмов бросаю букеты цветов. Грущу, улыбаясь на тридцать два зуба, гранитом науки слегка покоцанных… Выбежать ночью в грозу бы, мне жизнь на размер велика. Читать бы взахлеб вам верлибры под кленом, от критики млеть втихаря… Назло всем ветрам и взаимно влюбленным быть мной, честно Вам говоря… Цветаевски-львино, ахматовски-пряно была я, и есть, и гряду. Скажите мне прямо… Скажите мне прямо, где встретимся мы: я приду. Прошу вас, возьмите меня на край ночи! Замылен зашторенный взгляд, мой институт – как подвыпивший отчим с Хугартеном, будь он треклят. Мужчина быть должен почти небожитель, не с пивом в руке, а с мечом, В глазах я прочту, Вы словами скажите, а я буду ждать, за плечом у Бога нависнув проржавевшей тучей, читая его дневники… Меня ничему эта жизнь не научит, и руки, как ветки, тонки, не смогут без временных заключений в объятия, будто в тюрьму. Но Вы не прописывайте лечений безумию моему! Назначьте мне встречу за чашечкой кофе от инфраструктуры вдали: ведь только в антракте и только в плей-оффе решаются судьбы Земли. Вы старше на жизнь, этажерки трактатов, на сотни целованных губ… Я, верно, кажусь Вам немного поддатой, в квадрат возводящей и в куб хронику первых своих впечатлений, слепых, как рождённый щенок, из всех совершенных в миру преступлений нам будет оно прощено.