Так посуровело лицо моё от книжного запоя, что, стоит выйти на крыльцо и постоять с самим собою, перед глазами поплывут разгоряченные июнем ундины в стиле ундервуд. А мы на все сегодня плюнем. Мы - это я и никого, кто удосужится послушать. Мы - это все за одного, что в поле воинскую службу несёт, как бред несёт дурак - сыграть ни одному актёру не получилось бы никак, каким бы ни был тот матёрым.
Я все еще держусь в седле. Я в то мгновение укутан, где полчаса и десять лет одной становятся секундой, не-пе-ре-ша-ги-ва-е-мой, и кто поймет, тому - конфета, но раз кулёк пустует мой, не передастся эстафета. Расческой мысли причесать я несказанно был бы рад, но где десять лет и полчаса пути туда - пути обратно сожмутся в чертов миллиметр, я не могу и шага сделать. Играйте истину, мой мэтр, плевать, что зала опустела.
Невыразимая печаль открыла бла-бла-бла по тексту... Друг Мандельштам, прошу, отчаль: сегодня ты, увы, не к месту. Я одноглазый рыжий кот, зато с зеркальными сердцами сам по себе который год, перебиваясь месяцами тоской, подброшенной, как кость, поэтому тоска не гложет меня, забитого, как гвоздь в прокрустово чужое ложе. Певца кошачьего весна всего на лапку подкосила.
Но, если слышишь, дай мне знать, что письма не теряют силы.