Мой ангел, помните ли Вы? Ту лошадь дохлую под ярким белым светом Среди рыжеющей травы?
Полуистлевшая, она, раскинув ноги, подобно девке площадной бесстыдно брюхом вверх лежала у дороги, зловонный выделяя гной.
И солнце эту гниль палило с небосвода, чтобы останки сжечь дотла, чтоб слитая в одном великая Природа разъединенным приняла.
И в небо щерились куски скелета, большим подобные цветам... От смрада на лугу, в душистом зное лета едва не стало дурно вам. Спеша на пиршество жужжащей тучей, мухи над мерзкой грудою вились. И черви ползали и копошились в брюхе, как черная густая слизь.
Все это двигалось, вздымалось и блестело, как будто вдруг оживлено. росло и множилось чудовищное тело дыханья смутного полно.
И этот мир струил таинственные звуки, как ветер, как бегущий вал как будто сеятель, подъемля плавно руки, над нивой зерна развевал.
Тот зыбкий хаос был, лишенный форм и линий, как первый очерк, как пятно, где взор художника провидит стан богини, готовый лечь на полотно.
Из-за куста на нас худая, вся в коросте косила сука злой зрачок и выжидала миг, чтоб отхватить от кости и лакомый сожрать кусок.
Но вспомните и вы, заразу источая, вы трупом ляжете гнилым. Вы - солнце глаз моих, звезда моя живая, вы - лучезарный серафим.
И вас, красавица, и вас коснется тленье. И вы сгниете до костей, одетая в цветы под скорбные моленья - добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя, вас пожирать во тьме сырой, что тленной красоты навеки сберегу я и форму, и бессмертный строй.