Приходит ночью Черной кошкой, чертом, Чертой у переносицы. Чернильной чернотой вползая в дом, Мой дубльгангер, мой двойник угрюмый, И начинает акт уничтоженья, Скольженья по отвеснейшей из стен — Стене моих случайных рассуждений. Суровый судия, серьезный циник, Сухарь, слепец, слизняк, сатир усталый, Он смотрится во тьму моей души, В которой ближе к ночи ни души. Он рассуждает шепотом неробким, Он шелестит листами старой книги, Стучит, стучит стаканом по столу, Ворчит о том, насколько я была Сегодня и глупа и одинока, И смотрит на меня прищурив око, И мрачно не отходит от окна. Кричит, ругает странными словами (он убежден, все можно между нами): — А впрочем, знаешь, я тебя люблю, — И в зеркало глядится, гадкий гаер, Гордец самолюбивый, а затем, Мне снова шепчет: — Все не так уж плохо. Порви черновики, и, черной тушью, Черти чертеж. И нарисуй еще Четыре маленьких, чумазеньких чертенка... И я беру бумагу и перо, И черной тушью, еле видной нитью Рисую ангела, — в ответ, шипя, Двойник мой разражается проклятьем: — Все хочешь чистой быть? — Изыди! — Девка! — Уйди! И он шипя, Распластывая щупальцами стену, Преображаясь то в змею, то в птицу, Шурша и негодуя Уползает. И небо чище. Зажигают звезды. И дует тихий-тихий свежий ветер. Я засыпаю. Но знаю: завтра снова будет ночь, и — Приползет Он — черной кошкой, Чертом, чертой у переносицы, Чернильной чернотой вливаясь в дом.