Одинокая птица над полем кружит, Догоревшее солнце уходит с небес. Если вздыблена шерсть и клыки что ножи, Не чести меня волком, стремящимся в лес.
Лопоухий щенок любит вкус молока, А не крови, бегущей из порваных жил. Если вздыблена шерсть, если страшен оскал, Расспроси-ка сначала меня, как я жил.
Я сидел на цепи и в капкан попадал, Но к ярму привыкать не хотел и не мог. И ошейника нет что бы я не сломал, И цепи чтобы мой задержала рывок.
Я в кромешной ночи как в трясине тонул, Забывая каков над землей небосвод. Там я собственной крови с избытком хлебнул, До чужой лишь потом докатился черед.
Я боятся отвык голубого клинка, И стрелы с тетивы за четыре шага. Я боюсь одного - умереть до прыжка, Не услышав как хрустнет хребет у врага.
Не бывает на свете тропы без конца, И следов, чтоб навеки ушли в темноту. И еще не бывает, чтобы я стервеца Не настиг на тропе и не взял на лету.
Вот бы где-нибудь в доме горел огонек, Вот бы кто-нибудь ждал меня там у двери. Я бы спрятал клыки и улегся у ног, Я б тихонько притронулся к детской щеке.
Я бы верно хранил, и стерег, и берег, Просто так, за любовь улыбнувшихся мне. Но не ждут и по прежнему путь одинок, И охота завыть, вскинув морду к луне...