Когда закончатся спокойные и сытые дни, Когда наступит абсолютный бардак, Малоизвестный живописец нарисует огни, Поскольку далее придёт темнота. Откажут все телеэкраны, радиолы умрут, Затихарится телефонная сеть, Ты будешь сыт и обустроен если разве что крут, А остальным наступит полный писец.
Но я представить не могу, что завершится всё так, Тая надежду, что мессия придёт. Я представляю, как он движется с раскатами в такт, В его глазах — первооктябрьский лёд. В его руках не пистолет, а навесной пулемёт, Он не играет негативных ролей, Он через бруклинский залив перебирается вброд, Его фамилия, конечно, Маклейн.
Бандиты носятся вокруг, в него из пушек паля, В него стреляя из тяжёлых базук, Но Джон Маклейн неубиваем, его держит земля, В его зрачках телескопический зум, Он стопроцентно попадает в одного за другим, Кладёт их полчища, как будто Самсон, И напевает про себя юнайтедстейтсовый гимн Немногим хуже, чем Иосиф Кобзон.
Все силы ада изничтожить полисмена хотят — Национальный бандюганский резерв, Всплывают чёрные подлодки, вертолёты летят И истребители под литерой «F». И вот, казалось бы, хана, уже устала рука, И ухмыляется довольно пилот, Но Джон Маклейн тут разгоняет полицейский свой кар И умудряется сшибить вертолёт.
Но остаётся, как обычно, самый главный плохой, Чернющий пояс, девятнадцатый дан, Он пробивает броненосные преграды рукой, Другой рукою обнимая путан. Но Джон Маклейн его бросает в вентиляторный люк Или, к примеру, в самолётный движок, И оттирая лоб от крови, он прекрасен и лют, Короче, аффтар офигительно жжёт.
Затем он бомбу обезвреживает левой ногой За две секунды до тотального «Ч»... ...А дальше всё — Нью-Йорк спасён, и наступает покой, И к Арарату подплывает Ковчег. И я надеюсь, что когда наступит главный черёд, И всё погрязнет в преисподнем огне, Тут вдруг, откуда ни возьмись, Маклейн на помощь придёт, И всем поможет. Ну не всем — так хоть мне.