Это чувство, доступное только волкам: Глухо щёлкнул на лапе железный капкан И волчица застыла, почувствовав: с мужем несчастье. Волк рычал и скулил, повторял: уходи, Звонко волчий мотор колотился в груди, Разрывая волчицу на две равноценные части.
Ты не можешь помочь – так спасайся, беги, Потому что когда загремят сапоги, Я сумею сдержать их – и к чёрту, что я искалечен. И она уходила в глухие леса, Но потом возвращалась, прищурив глаза, И смотрела, как он поднимается людям навстречу.
То ли волчий закон, то ли просто судьба, То ли сердце стучится в ребристый набат, Но я вою на шум океана с Нью-Йоркского пирса. Этот город во мне вызывает любовь Даже к Третьему миру – но я не готов Отказаться от шанса сюда через год возвратиться.
Вероятно, во мне просыпается страх, Ежедневный кошмар не дожить до утра, Как не вырвать дроблёный сустав из железного плена – Но при этом такая разруха в груди, Что, садясь в самолёт, я молю: упади И прими Атлантический штиль за бетонную стену.
А волчица тем временем вышла на свет, Лихо щёлкнув зубами далёкой Москве, И отправилась дальше на запад – свирепый и пряный, Потому что такие, как мы, никогда Не находят по жизни свои города, Продолжая лететь над холодным пустым океаном.
Предпоследнее слово сходящего в лимб: Чересчур далеко до ближайшей земли, И небесная твердь подминает атлантовы плечи. Остаётся лишь верить: ты молча глядишь, И тебе наплевать на моё «уходи», Вот тогда-то я скалю клыки и встаю им навстречу.