В незапамятные времена Жил на свете бродячий актер. Сапогами пинал По дорогам камни и сор И показывал вздор, И рассказывал вздор… И лупили в ладоши, Если вечер случался хороший, В честь его лицедейства И налогоплательщик, и вор.
И была у бродяги В стародавней заплечной суме Из тряпья и бумаги, С позолотою на кайме – Словно вышла из сказки, Недосказанной, как на грех, – Лицедейская маска… А на ней – то ли плач, то ли смех.
Как-то раз ближе к ночи, В вечер праздничный, в летний зной, Он в таверне закончил Свой спектакль немудреной. В общем смехе и крике Собирал он монеты свои У толпы многоликой, Как вдруг кто-то встал со скамьи… И в притихшей таверне, Отчего-то ввергнутой в шок, Этот кто-то походкою мерной К лицедею прошел. Миг спустя в актерскую руку, Что едва подняться смогла, Под синкопы сердечного стука Звонко тяжесть легла. Лицедей покачнулся, Будто вмиг задрожала земля. Тихо бились в руке вместе с пульсом… Королевские вензеля. Он ушел, держа без опаски В мертвых пальцах богатый успех, Не снимая потрепанной маски… А на ней – то ли плач, то ли смех.
Так он стал королевским актером, И отныне по вечерам Выходил на подмостки к придворным, А по сути – законным ворам. Жизнь тянулась легко и неспешно, Он о прежних дорогах забыл, А из ветоши маску, конечно, На хрустальную маску сменил. Он блистал! Он блистал, но однажды, По прошествии нескольких лет, Начался государственно-важный В королевском театре банкет. За столами, накрытыми в зале, Отдыхали и гости, и двор, И актера в разгаре позвали, Чтоб смешил королевский актер. Он привычно вышел на сцену, Как не раз до того выходил… И услышал: «За крупную цену Я его в таверне купил…» Свет померк. Нет, его не гасили… Позабылась готовая роль. И стоял лицедей, словно были В этом зале лишь он и король. Все сидели и ждали начала, Но актер крепко стиснул уста. В гробовом, нереальном молчанье Разлетелся по полу хрусталь…
Через сутки закончилась сказка. И, когда поднял ругу палач, Лицедей вновь надел свою маску, А на ней – то ли смех, то ли плач…