На корриде, в воскресенье Три испанских мужика Всё гоняли по арене Здоровенного быка. Пикадор, бандерильеро, Ну, и главный – матадор Зарабатывали евро, Исполняли приговор.
Бык сопел, роняя пену, Подбираясь к палачу, Думал: "Щас его поддену И маленько потопчу. Я его достану точно Хоть он вертится, как вошь. Мужичонка худосочный. Ведь соплёй перешибёшь!"
Матадор – пацан ершистый, Заводной такой сеньёр. Дед. Наверное, был франкистом. Этот в – деда живодёр. Бык бодал забор арены, Бык за лошадью скакал. Упирался рогом в стену, Неприятностей искал.
Он ведь жил, ярма не зная, Жизнью гордой и простой, Да, свобода развращает... Бык решил, что он крутой. Ну, стань в сторонке, не скандаля, Как щенок, поджавши хвост, Ну, тебя б забраковали И отправили б в колхоз.
Нет же, бык, башка дурная, Лез упорно на рожон: "Забодаю, забодаю!" Так и помер, как пижон. Застывала кровь, алея На упрямой на губе. Борода Хемингуэя Померещилась в толпе.
Солнце медленно садилось Над собором вдалеке. И торсида расходилась, Забывая о быке. Лишь турист, браток из Пскова, Видно, мастер мокрых дел. Вдруг промолвил: "Жизнь сурова... Не – быкуй – и будешь цел!"