По зрелищу хорошему скучая, Искусства театрального взыскуя, Смотрел я гамлетов, макбетов, прочих чаек. Что о театре вам сказать могу я? С парковками, во-первых, хреновато В Ленкоме, на Таганке, в Маяковке. Ведь Станиславский говорил когда-то: «Театр начинается...» с парковки.
Спектакли тоже, скажем так, не гениальны. Ну, вяло. Слабо. Мелко Не цепляет. Прочтенье классики стандартно и банально. Ну, кто так ставит? Ну, кто так играет?! Бездарно. Скучно. Пыльно как в могиле. А ведь Станиславский с Немировичем писали: «Театр это вам не фигли-мигли, Театр это вам не трали-вали».
А не проявить ли мне инициативу снизу? И не поставить ли спектакль самому? Организую я, пожалуй, антрепризу, И замахнусь-ка я, пожалуй, на «Муму».
В этой драме столько страсти, Философии и грусти. Там о конформизме и о власти, О королях и о капусте. И о чем молчит Герасим, И зачем собака лает. Что хотел сказать нам классик? А тут ведь, хрен же его знает.
Смешаем Брехта, Товстоногова и Брука, Разбавим Эфросом, потом добавим Штайна. Муму пусть будет ни кобель, ни сука: Должна быть в женщине какая-нибудь тайна.
И пожеланье для господ актеров Играть на стыке драматизма и гротеска. Ах, как сыграли бы Меркурьев или Кторов... Кем заменить? Безруков да Хабенский.
А сценография пусть будет лапидарной, Концептуальной, в стиле черного квадрата. Стоят ворота, а на них замок амбарный, Как аллегория - мол, свободы нет, ребята. А нам не нужен реализм залежалый, У нас не будет самоваров и медведей. И в действие введу я хор, пожалуй, По типу хора греческих трагедий.
Кто там сказал: Времен распалась связь? А черта с два. Начнем же, помолясь.
Действие первое. Усадьба барыни.
Поет хор: На горе стоит ветла, Под горой пылит подвода. Тяжела ты, тяжела Жизнь трудящего народа.
Птичка божья: чик-чирик, Ей на воле всё веселье. А бедняга наш мужик Жнет и сеет, жнет и сеет, Жнет и сеет!
А с другой-то стороны Есть порты и есть онучи. Каша есть, а то блины. Баба есть, на всякий случай.
Отпахал, напился пьян, Да, и дрыхни до восхода. Так на хрена козе баян, А крестьянину свобода.
А секут нас, слава Богу, через день А за нашу нерадивость да за лень. Выправляется хаЛактер наш дурной, И за все спасибо Барыне родной! Наша Барыня красива и умна. Справедливая и строгая она. Ой, какое ты смиренное, признательное Коллективное ты наше бессознательное.
Входит Барыня.
Мой муж покойный был изрядным либералом. Был книгочей, философ, в общем, балабол. И юбки девкам дворовым не задирал он, И мужиков принципиально не порол.
Права, свободы, паче просвещенье мира. Бывало дворню созовет в господский зал, Им Сумарокова читает, Кантемира. А те в испуге только пучили глаза.
Мужик непоротый теряет ориентиры, К работе хладен, в голове разброд. Хозяйству вред один от этих кантемиров, От сумароковых падеж и недород.
А свобода – суть отрава, Вольтерьянство наносное. Человек имеет право, И это право – крепостное.
Входит дворецкий Гаврила.
Барыня: Ну что народ? Гаврила: Народ поет о том как славно он живет Под Вашим чутким, извиняюсь, руководством. Барыня: Но-но, да ты гляди мне, не юродствуй. Гаврила: Да как же можно-с, Боже упаси! Барыня: Ладно, слушай сюда.
Герасим, дворник наш, завел отвратнейшую псинку. Муму сует повсюду свой поганый мокрый нос, И лает, лает на меня как на простолюдинку. Она ведь тем мою сакральность ставит под вопрос.
Ты мне скажи: я власть или не власть? Гаврила: Власть. Барыня: А что ж она тут разевает пасть!
Поговори с башмачником, ну с этим, Капитоном. Он рожа прохиндейская, мерзавец и бандит. Он с детства хулиганом рос, шатался по притонам. Пусть он вопрос с собачкой окончательно решит.