Смерть шествует, как царица, победно и грациозно. Ей под ноги стелют ленты и тёмно-красные розы. Под куполом капюшона – извечный оскал скелета. В глазницах сияет пламя нездешне синего цвета. Изгиб косы её страшен.
Её так часто встречаю на старых фото в альбоме! Там в каждом лике мне виден и фас, и профиль знакомый. Её нарядов вечерних не счесть в сундуках старинных – Те платья, что пахнут пылью, веками и нафталином. А также тленом и прахом.
Всегда и всюду узнаю её присутствия знаки: В надрывном плаче ребёнка, в полночном вое собаки, В зеркальных мутных глубинах, в озёрном иле придонном, В глумливой усмешке беса, в глазах святых на иконах, В огне холодном Самайна.
Самайн – её главный праздник, Самайн – её сын любимый. Она является часто в свечей бледно-сизом дыме. И тот, кто её улыбки дождётся в самайнский вечер, Отправится вслед за нею на чёрной ладье далече – Избранник, пророк и жертва.
В зеленых кудрях наяды блеснут человечьи кости, И бросят грустные феи на гроб самоцветов горсти, Целуя мёртвые губы, заплачут бледные бан-ши… Ткань мира тоньше и тоньше. Ничто не будет, как раньше. А жизнь – всего лишь мгновенье.
А небо всегда спокойно, а небо всегда безлико. Оно далеко от боли, от крови, огня и криков. Вращается вечный жёрнов и мелет кости в мучицу. Из них создают младенцев, которым нужно родиться, Чтоб петь, как пели веками: