Павлу Касаткину шел уже пятый десяток, Стало понятно: все, уже не заблистать ему, Вечный доцент, профессором так и не станет, Насмешки студентов, шепот приятелей с кафедры. Он продолжал изобретать невероятный бред, Страшно сказать – шестиколесный велосипед, И вещал декан, научного общества рупор: «Павел, и дети знают, это изобретать глупо». Взгляд мутный, будто направлен вглубь был, Утро за утром уставший он в универ плыл, Дома вместо уюта и будней, где рухлая утварь – Чертежи и маршруты, формулы, гайки и трубки, Наброски в эскизах, груды, листы, исписаны буквами, Боль настигла, глухая и испустила дух его, Когда записка скупая, на тумбе подписана Лизой – Просто «Ушла к Абрамяну, испортил жизнь мне». А он снова под лампой, там формулы, константы, Нарисованы планы, шесть колес и рама, Словно не помнит ран своих, Словно не ноют шрамы, И нисколько не жаль ему жал в него вколотых драмой той. Как капли камень плавно за сутками сутки филигранно писал прямо: «Осталось чуть-чуть совсем», И тут весною звонок, Лена на том конце трубки: «Пап, это я, только знаешь, ругаться не будем мы, Посовещались с Русиком, нет смысла внукам видеться с дедом, Что тронут рассудком, лучше забудь о нас». Гудки глухие, как-будто удары прутьями, Касаткин закрыл руками лицо – не продохнуть ему. Слезы горячие, тяжелые, как капли свинца, Но формулы обжигают пальцы, с головы катятся, И заревел Павел в небо: «За что все, Боже мой?», Стали рисунки осязаемыми, задвигались, ожили. 6 марта, 3:30, доклад НАСА: «Из России вылетел объект в направлении альфа-глоасса. Нашли проект, но, увы, никто не разобрался с ним, Все размыто, возможно, дождем, изучим позже мол». Время шло, на всех телешоу в телике сидели Лиза и внук, Елена, Выступления, премии, Твердили до исступления, что во всем поддерживали папу, Ибо знали, что он гений.
Оставь все, оставь всех, Представь, что станется, если завтра смерть, Верь в мечту, пусть они твердят, что она – бред, Что проще изобрести шестиколесный велосипед. (x3)