Я знал одну девчонку когда-то. Ну как девчонку… Обычная педовка. Однажды набухался конкретно с её братом И разбил ей сердце монтировкой. Я ржал до слёз. А ей-то больно было. Я не помню, почему мы не позвонили скорой. А, вот чего! Ещё раз накатили И вышли после этого поссать во двор мы. Когда вернулись, девчонка истекала кровью. Я по-бырому наложил ей шов, Водки влил в неё, чтоб избавилась от боли, И сказал, что всё будет хорошо. Она, глотая сопли, кивнула молча, Встала и принялась убирать со стола. Брат её сказал мне, что дружба окончена, И что типа вроде как из-за меня. Я принёс извинения. Чтоб загладилась вина, Забрал к себе домой девчонку. Теперь она моя жена. Но я хожу налево, хотя и неприятна мне эта игра. Она же мне готовит, стирает, терпит побои, Убирает в квартире, поклеила обои, Пошла работать стриптизёршей, много получает - Хватает не только на хлеб с маслом, но и на чай. Я научил её танцевать, врать, рэп читать, Немецкий понимать, готовить кушать... Она меня учила большему. Но как-то не хватало мужества её слушать. Мне казалось постоянно, будто она ждёт чего-то: Моих поступков, обещаний, слов, работы, Но уходили годы – я оставался пуст. Всё казалось адом, я знал, что разобьюсь. Меня бомбили комары. Я спал на свалке. Потом долго снился Мещеряков Алик. Убей, не знаю, кто это. Но хер с ним. Он на меня клал болт, я кладу на него десять. Девочка тем временем старела, увядала, Всё больше окуналась в сигареты и Мандельштама. Можно было бросить её. Но не захотелось Оставлять в одиночестве её тело. Мы любили с ней вот так сидеть и мёрзнуть, Молчать часами, переводить воздух. О нас постепенно забыли. Ничего странного - Я тоже многих забыл. Девчонка и подавно. Она смотрела на меня и видела лишь дым. Она не понимала, как можно быть таким. Я сначала говорил, что у неё глюки, Но как-то психанул и чуть не сломал ей руку. Я пытался посадить дерево отчаянно, Дом хотел построить, писал ночами. Она же запиралась где-то, слушала Смоки и Птаху. А я любил орган и вместе с ним Баха. Её привлекала вечность, а меня – птицы. Так, наверно, спорят Моне и Солженицын. Но у нас не было ни птиц, ни вечности. Это как иметь прямую без бесконечности. Я был красив и молод. Она же умирала. Её любовь была взрослой. А моя – малой. Она не понимала поводов моей мести. Тарапунька и Штепсель – навсегда вместе! Зачем я поступил так с ней? Я не помню. Я не знаю. И, наверно, не хочу знать. Пускай себе вертится земной шар огромный. Ни в прошлом, ни в будущем – ничего не поменять. Можно лишь забыть себя. И быть подонком. Можно освещать. А можно сгореть дотла. Это ведь была вовсе не девчонка, – Это жизнь моя была.