Дождь нещадно лупит по цветам, траве и по леску за полем наискосок. А в траве лежит рядовой Матвеев и внимательно смотрит на тот лесок. Взводный так сказал: \"Нам, Матвеев, надо задержать противника хоть на час\". У него винтовка и две гранаты, вот и весь наличный боезапас. Но не знает взводный, что с фрицем драться, героически гибнуть, вопя \"Ура\", не намерен Матвеев. Приказ тринадцать он нашел случайно позавчера. Кто другой его б на цигарки стратил, а Матвеев спрятал как ценный приз, ведь приказ подписал сам фельдмаршал Кайтель, после Гитлера самый верховный фриц. Он сулит: лишь сдайся на нашу милость, враз получишь хлеба и водки впрок... А за полем что-то зашевелилось, и колючая боль обжигает бок.
Потерял сознанье Матвеев - глядь-ка: он в большом амбаре, светло как днем, и плешивый как смершевец Зисман дядька, развалившись в кресле, бухтит о нем: \"Я не друг нотаций и ламентаций, но бессчетные жертвы не приведут к процветанью страну. Значит, лучше сдаться. Мы продолжим после рекламы\". Тут растеклась картинка. Эскизом грубым проступает иной, беспощадный век: развалюхи-бараки, кривые трубы, и дымок, и пепел, и серый снег. Вот он ест в Рязани пироги с глазами, вот стоит у железных ворот, затем разбирает надпись \"Jedem das Seine\", но Матвеев не знает слова \"Эдем\".
Он очнулся. Выдох - и растворится наважденье, дикое как на грех... А вокруг него чуть не десять фрицев, и поодаль взводный, руками вверх. Дождь нещадно лупит, на щеки брызжет, до печенок врезается боль в боку. \"Дер ист тот, херр лёйтнант\", - Матвеев слышит. И срывает чеку.