Наш учитель (если хроники раскрыть) был любитель с чувством выпить-покурить. Он нередко привлекал к себе сердца сигареткой и бутылочкой винца.
Забыть ли наши вечера, и наши вечеринки, и юный жар, и юный бред, и смех, и кутерьму. И он – за дружеским столом с расстёгнутой ширинкой, и мы сидим, боясь дыхнуть, и смотрим в рот ему.
Наш учитель, кормщик наш и Арион, был любитель экспрессивных идиом. Коль в ударе он бывал иль с бодуна, то рыдали все девицы как одна.
Его одесские бонмо и хармские замашки тогда казались нам сродни чудесному стиху. Влетит стрелой, бывало, в класс с ширинкой нараспашку и раздраконит всех и вся, чтоб знали ху из ху.
Наш учитель (тех не вычеркнуть страниц) был любитель и любимец учениц. Несравненный был знаток он этих дел и мгновенно достигал, чего хотел.
И вспоминают до сих пор тогдашние лолитки, как на излёте сентября по школьному двору спешил брюнет цветущих лет с незапертой калиткой и все они слетались вмиг, как бабочки к костру.
Наш учитель (я прощения прошу) был любитель вешать на уши лапшу. Он не раз нам о возвышенном вещал и прекрасным под завязку накачал.
Труды и дни свои верша в исканье непрестанном, навек избрав себе в удел высокую нужду, он шёл по жизни напролом с раскрытым Мандельштамом, сужденья пылкие о нём рожая на ходу.
Наш учитель, он, создавший наш мирок, вдохновитель, предводитель и пророк, знал, заметим, в совершенстве ремесло. Жаль, что детям так, как нам, не повезло.
Он нам не только объяснил про Бога, мать и душу, он нам не только указал тропинку на Парнас – он из кромешного дерьма нас вытащил наружу, и нам вовеки не забыть, что значит он для нас.