В вечерних ресторанах, В парижских балаганах, В дешевом электрическом раю Всю ночь ломаю руки От ярости и муки И людям что-то жалобно пою. Звенят, гудят джаз-банды И злые обезьяны Мне скалят искалеченные рты. А я, кривой и пьяный, Зову их в океаны И сыплю им в шампанское цветы. А когда наступит утро, я бреду бульваром сонным, Где в испуге даже дети убегают от меня. Я усталый старый клоун, я машу мечом картонным, И в лучах моей короны умирает светоч дня. Звенят, гудят джаз-баны, Танцуют обезьяны И бешено встречают Рождество. А я, кривой и пьяный, Заснул у фортепьяно Под этот дикий гул и торжество. На башне бьют куранты, Уходят музыканты, И елка догорела до конца. Лакеи тушат свечи, Давно замолкли речи, И я уж не могу поднять лица. И тогда с потухшей елки тихо спрыгнул желтый Ангел И сказал: \"Маэстро, бедный. Вы устали. Вы больны. Говорят, что Вы в притонах по ночам поете танго. Даже в нашем добром небе были все удивлены\". И, закрыв лицо руками, я внимал жестокой речи, Утирая фраком слезы, слезы боли и стыда. А высоко в синем небе догорали Божьи свечи И печальный желтый Ангел тихо таял без следа.