У меня, так выходит, по семь операций в день. Вот лежат на столе, не глаза у них, а тоннели...Я твержу им, что это всего лишь одна ступень на пути к новой жизни, которой они хотели. Я твержу им. И, слышишь, я знаю о чем твержу. Я была на их месте и дьявольски так довольна. Это как подойти к очень страшному рубежу, если смелости хватит, то больше не будет больно. От наркоза проснешься, и дышится так легко, будто в теле твоем безгранично пустая полость. Кислород в тебя льётся как теплое молоко, вместо тяжести лишь абсолютная невесомость. Это чувство свободы дороже часов, колец... Только глядя в глаза их - тоннели до преисподней, различая биение хрупких живых сердец, ощущаю себя я ни капельки не свободней.
Я - хирург крупной клиники. Запись на год вперёд. Знаешь, метод наш запатентован и уникален. Мы вживляем под сердце особенный био-лёд, оставляя от чувств незначительные детали. Сигарета в обед, чай на полдник, планёрка, ночь. Иногда начинаю я видеть во сне глаза их, мне так хочется боль эту вырезать, растолочь и оставить фрагменты беззлобных цветных мозаик. Эта боль - сколько силы в ней, сколько же в ней огня, сколько жизни... Не в боли ли смысл вставать с рассветом? Это право ловушка какая-то, не броня. Раз примеришь, и будешь в нее лишь всегда одета.
Что-то я не о том. На четвертое сентября была запись. Гос служба, уже глубоко за двадцать, на плечах - россыпь родинок, ну а в глазах моря - встреча северных с южным, под скулами тень румянца. Вот лежит на столе, пальцы комкают нервно ткань. Смотрит вверх сквозь меня, сквозь светильник, сквозь крышу, тучи... Открывается дверь. Он кричит ей с порога: "Встань", и она как послушный зверек или тамагочи поднимается в простынь обмотана, босиком. Он кидается к ней, прижимает к себе теснее, проглотив застоявшийся в горле охрипшем ком, повторяет: "Прости", утыкаясь ей носом в шею. Его взгляд растопил бы любую из серых льдин. Между ними не стало ни горечи, ни дистанций...
По статистике случай их, знаешь ли, лишь один на семь тысяч, примерно, законченных операций.