Взъерошивая хаер, поредевший навсегда от седых волос, Ведя мемуары за кефиром о подпольной войне, С кайфом мазохиста в руках разбираю последний мост, Пытаюсь рассказать как-нибудь о вчерашнем дне.
Царапая бессмысленно пацифик ключом на кирпичной стене, С известной долей гордости вспомнить кулаки люберов. Глядя на потрепанный бас в поношенном старом чехле, Хочется напиться в говно и выдать пару старых хитов.
Такие дела, брат! Любовь... Такие дела, брат! Любовь...
Мы уходили в подвалы, мы играли глубоко под землей. Нам снилась траверса, мы пили электрический чай. Мы посылали наверх парламентера за вином, за хлебом и за травой. Он возвращался назад, он говорил: \"У них опять Первомай.\"
И наш бледный нездоровый вид кому-то мешал заснуть: Нам взламывали двери и с погонами в наш underground. И у кого-то оказался уж слишком коротким его творческий путь, Но мы верили в то, что за нами последний раунд.
Такие дела, брат! Любовь... Такие дела, брат! Любовь...
А времена менялись и изменились вконец: Мы вышли наверх, мы разбрелись кто куда. И стал он делать деньги вчерашний бунтарь и вчерашний певец. В его уютной квартире есть газ, телефон и вода.
Он не жалеет ни о чем, он держит дома шесть альбомов ГО и пять албомов БГ. И вроде бы он не предатель, он по своему прав. Ведя мемуары за чашечкой кофе: \"Моим детям о вчерашнем дне\", Каждый ловит свой собственный кайф.
Такие дела, брат! Любовь... Такие дела, брат! Любовь...
Такие дела, брат! Любовь... Такие дела, брат! Любовь...