Взъерошивая хайр, поредевший навсегда от седых волос, Ведя мемуары за кефиром о подпольной войне. С кайфом мазохиста в руках разбираю последний мост, Пытаюсь рассказать как-нибудь о вчерашнем дне.
Царапая бессмысленно пацифик ключом на кирпичной стене, С известной долей гордости вспомнить кулаки люберов. Глядя на потрепанный бас в поношенном старом чехле, Хочется напиться в говно и выдать пару старых хитов.
Такие дела, брат, любовь... Такие дела, брат, любовь...
Мы уходили в подвалы, мы играли глубоко под землей. Нам снилась траверза, мы пили электрический чай. Мы посылали наверх парламентера: за вином, за хлебом и за травой. Он возвращался назад, он говорил: "У них опять Первомай".
И наш бледный и здоровый вид кому-то мешал заснуть. Нам взламывали дверь, и с погонами — в наш андеграунд. И у кого-то оказался уж слишком коротким его творческий путь. Но мы верили в то, что за нами последний раунд.
Такие дела, брат, любовь... Такие дела...
А времена менялись — и сменились в конец. Мы вышли наверх, мы разбрелись кто-куда И стал делать деньги вчерашний бунтарь и вчерашний певец. В его уютной квартире есть газ, телефон и вода.
Он не жалеет ни о чем, он держит дома шесть альбомов "ГО" (И пять альбомов БГ), И вроде бы он не предатель, он по своему прав. Ведя мемуары за чашечкой кофе моим детям о вчерашнем дне, Каждый ловит свой собственный кайф.
Такие дела, брат, любовь. Такие дела, брат, любовь.