Я от жизни, бывает, хмелею, и ломаю свои заборы. Заберите все, что имею! Стороной проходят воры... И сопливой гурьбою, робея, надо мною смеются дети. Оттого еще больше хмелея, звонкий хохот ловлю в свои сети. И не я это, вроде, а дурень деревенский поет во все горло, а вокруг удивленные люди ненавидят свой маленький город. Что он пьет? И что наливает в свой бокал, не похожий на наши? Как голубят его и ласкают девки солнышка ясного краше. Что нашли они - нам не ясно - в этой пьяной и радостной харе? А они посчитали бы счастьем задохнуться в моем перегаре. И уходите вы, не понимая как доступно мне все и возможно. А я смотрю вам вслед и называю эту песню "гусиная кожа"
Очнулся уснувший город, моргнул одиноким глазом: это не она ли задернула шторы -
облако в сорочке из газа?
Ты прости меня, мальчик крылатый, что бранил твои меткие стрелы. Только почему-то пробить не сумел ты
стекла да оконную вату.
Эй, танцуйте, летучие мыши! Что я за мужик - потекла моя крыша. Тает любовь словно лед на небритых щеках и навряд ли пройдет. Выше, чем печаль в облаках, тише, чем жена на руках, без моих забот
как она живет?
Слезами холодный чайник прольется в сухое горло. Дети не родятся от скучной случайности
у тоски да спящего города.
Говорите, случись это в Питере, я узнал бы ее даже ночью. Только посмотрите вокруг, разве не видите?
Это такая же точно.
Крик! Танцуйте, летучие мыши! Что я за мужик - потекла моя крыша. Тает любовь словно лед на небритых щеках и навряд ли пройдет. Выше, чем печаль в облаках, тише, чем жена на руках, без моих забот как она живет?
Кто стоит за спиною, смеется? И руками глаза мои держит? Для меня она - это небо и солнце.
Но я ее видал без одежды.
А к тоске золотой и бескрайней я не мог прикоснуться ни разу - это будет кожей гусиной моей и тайной -
облако в сорочке из газа
Крик! Танцуйте, летучие мыши! Что я за мужик - потекла моя крыша. Тает любовь словно лед на небритых щеках и навряд ли пройдет. Выше, чем печаль в облаках, тише, чем жена на руках, без моих забот как она живет?