Поэт был мертв. Лицо его, храня всё ту же бледность, что-то отвергало, оно когда-то всё о мире знало, но это знанье угасало и возвращалось в равнодушье дня. Где им понять, как долог этот путь; о, мир и он — всё было так едино: озера и ущелья, и равнина его лица и составляли суть. Лицо его и было тем простором, что тянется к нему и тщетно льнёт, — а эта маска робкая умрёт, открыто предоставленная взорам. — на тленье обречённый, нежный плод.