Сегодня ночью на дворе возник Мороз: «Открой, хозяйка!», - повторял он, как молитву, - «Пусти побриться – я чудовищно оброс, Масоны жадные мою упёрли бритву!». А ранним утречком он вышел на крыльцо, Взошёл звездой на небосклон родной России, Румянцем девичьим цвело его лицо, Черты славянские в нем явственно косили.
А на крыльце, а на крыльце Стоит хмельной Мороз с улыбкой на лице, И за косяк держась упрямо, Стоит Мороз, Морозу кажется, что прямо.
Давно известно, как на бойне, на войне, Платон мне верный друг, но истина дороже, Но подло истина скрывается в вине, Ведя взыскующих её к похмельной дрожи. До дрожи дрожжи доведут – не до добра, И в демиурга под винцом не обратиться, А то любой вороне в жилу три пера, Чтоб ей моментом стать блистательной жар-птицей…
А на крыльце, а на крыльце Сидит больной Мороз с гримасой на лице, Потухший взор направив в брёвна, Сидит Мороз, Морозу кажется, что ровно.
Как два завета достославных совместить – Ни дня без строчки и ни суток без стакана? Но всякий русский предпочтёт последний чтить, Бумагу пользуя насквозь утилитарно. Во всём, естественно, виновен иудей – Он славянину на пиру в затылок дышит, И, нахватавшись разных правильных идей, Стихи тоскливые, загадочные пишет.
А у крыльца, а у крыльца Лежит Мороз, и на Морозе нет лица, В уютный дом войдя без спроса, Лежит САМо похмелье в образе Мороза.
Писали русские поэты – Мандельштам, И Пушкинзон, и Лермонтович, пейсы брея, Культуру перьями творя. И это штамп – Поэт в России малость косит под еврея. Среди сражения столкнувшихся стихий Потомкам в память я пишу, в угрозу прозе, И скоро свет увидят новые стихи Под псевдонимом узнаваемым – Морозиц!
А под крыльцом, тверёз и зол, Лежит в теньке Мороз и кушает рассол, Дает зарок, как перед битвой… Но завтра он опять отправится за бритвой!