Ты прости, что пришел к тебе поздно-препоздно, И за то, что, бессонно сердясь, ждала. По молчанью, таящему столько "тепла", Вижу, как преступленье мое серьезно...
Голос, полный холодного отчуждения: - Что стряслось по дороге? Открой печаль. Может, буря, пожар или наводнение? Если да, то мне очень и очень жаль...
Не сердись, и не надо сурового следствия. Ты ж не ветер залетный в моей судьбе. Будь пожар, будь любое стихийное бедствие, Даже, кажется, будь хоть второе пришествие, Все равно я бы к сроку пришел к тебе!
Но сегодня как хочешь, но ты прости. Тут серьезней пожаров или метели: Я к цыганам-друзьям заглянул по пути. А они, окаянные, и запели...
А цыгане запели, да так, что ни встать, Ни избыть, ни забыть этой страсти безбожной! Песня кончилась. Взять бы и руки пожать, Но цыгане запели, запели опять – И опять ни вздохнуть, ни шагнуть невозможно!
Понимаю, не надо! Не говори! Все сказала одна лишь усмешка эта: – Ну а если бы пели они до зари, Что ж, ты так и сидел бы у них до рассвета?
Что сказать? Надо просто побыть в этом зное. В этом вихре, катящемся с крутизны, Будто сердце схватили шальной рукою И швырнули на гребень крутой волны.
И оно, распаленное не на шутку, То взмывает, то в пропасть опять летит, И бесстрашно тебе, и немножечко жутко, И хмельным холодком тебе душу щемит!
Эти гордые, чуть диковатые звуки, Словно искры, что сыплются из костра, Эти в кольцах летящие крыльями руки, Эти чувства: от счастья до черной разлуки... До утра? Да какое уж тут до утра!
До утра, может, каждый сидеть бы согласен. Ну а я говорю, хоть шути, хоть ругай, Если б пели цыгане до смертного часа, Я сидел бы и слушал. Ну что ж! Пускай!