Пока у меня ещё были мозги, и капало мерно в листки серое вещество, я зарастал черновиковой листвой, корни пускал и ростки,
с предсмертною щедростью в порывы осенние сбрасывал всё - до бесстыдства броского! Думал, что внешне похож на Есенина, а слогом - на Бродского, видел восторги женские в будущем и уже ощущал рукопожатия важных мужей за мои достижения, видел, как душит безжалостно жаба тех девиц, что других предпочли, видел, как локти догрызают, дурочки, видел, как прочли и до ручки почти дошли, искали бритвы в сумочке...
Во чреве черепа серая масса из извилин плела интриги, писала книги, картины маслом, издавала журналы и крики... За мозги становилось стыдно. Я их чувствовал очень тонко. Весь измотанный, как бобина, и изжёванный весь, как плёнка, я их продал, не глядя, дяде. Дяде какому-то... проходимцу, проходящему в тесном, дружном стаде в стадии опьянения - до кондиции...
За это серое моё убожество Он всыпал мне в череп какие-то пазлы. Они разноцветные. И их - множество. Чёрт знает, зачем! - но я теперь Счастлив.