* * * ...родилась слишком поздно, все мои мужчины давно выросли, пережили душераздирающий роман с другой женщиной, стали встречаться с хорошей знакомой, иногда спать; и теперь они хотят такую дочь: совсем уже взрослую, без всяких этих детских корь-скарлатина, что тебе из командировки, кто поведёт в бассейн; большую уже (а ведь недавно ещё, да-да, и уже сама зарабатывает) хмурую с утра, рижский бойфренд, завтрак в полпервого; с удивлением обнаруживать на полочке в ванной крем-депилятор, в кармане пальто Durex маленького размера надо же, думать, вот и, конечно, только это, видимо, несерьёзно, выпускать такие маленькие презервативы.
Такую дочь водить её в кино мороженое туда-сюда говорить о книжках в терминах радикального персонализма в такси указательным по ямочке на её затылке путаясь в волосах стесняясь сзади мужик на "мерсе" вздрагивать от звонка понижать голос совещание едем в машине я тебе перезвоню завтра занят и я тебя тоже конечно целую пока руку на её коленку, поднимешься? сегодня можешь остаться если не рано в школу, можем на раскладушке; ловить её вечно ускользающий запах на своих ладонях когда.
В общем, такую, как положено, немного влюблённую в них, немного ревнующую к маме.
* * * давай пожалуйста не молчать никогда-никогда не закрывать рот не открывать глаза так и будем с дурацким таким лицом второму лицу о первом лице целоваться через и сквозь не оставаться врозь ну и что что время вперед и вспять давай пожалуйста не молчать все равно не открывать глаза языком заполняя рот
и особенно полость которая полость дня никогда не оставь во мне не оставь меня как дневник по клеточкам заполняй залезая за узенькие поля языком который твоя земля и который моя земля
* * * Это потом скажешь – самый страшный день в жизни, а пока – самая лучшая ночь. Слова сейчас ничего не значат, и поэтому голос уплывает куда-то прочь; если можешь плакать при помощи рук – плачь; при помощи ног, при помощи поцелуев навзничь. Ночь никогда не кончится, потому что солнце – в твоей груди; оно подступает к горлу, а ты сглатываешь, мол, подожди, ещё не сейчас, вот я улыбнусь – и тогда, а пока посиди ещё у меня внутри, посмотри, как там хорошо.
Это потом скажешь – я не могу каждый раз просыпаться и уезжать, собирать вещи, стараться ничего не забыть, никого не потерять. Господи, скажешь, я уже, как могила, наполняюсь холодной водой, когда думаю, как я буду с тобой, как ты давно во мне. И всё, что ты опускаешь в меня, имеет твою печать где-то на пятке, пахнет, как сладкий холодный чай; и ты оставляешь во мне, засыпая глиною слов, единственное число и мужской род; надеешься, что когда-нибудь оно ещё всё прорастёт.
Это потом скажешь – я как будто упала с десятого этажа, и только голос остался, так там ещё и лежит, ждёт, когда ты его поднимешь, бережно отряхнёшь, вставишь кому-нибудь в горло и заиграешь, приставив его к губам, медленно, по слогам: я тебя никому не отдам, никогда никому не отдам.
Потом когда-нибудь скажешь – самый лучший день, а пока – самая страшная ночь; плачь хотя бы, потому что мне нечем тебе помочь; и тишина с темнотой приходят, как мать и дочь, держатся за твои руки, ищут, куда бы лечь. Плачь, моя маленькая, потому что больно, куда ни взглянешь – сзади и впереди, и что-то невыносимо жжётся в твоей груди, с памятью посреди. Ты, конечно же, не поверишь, но утро настанет точно в его черёд, когда ты, скажем, улыбнёшься, – словом, откроешь рот, и солнце выкатится кому-нибудь на ладонь. И кто-то скажет: вот, я живу в тридевятом царстве, у меня не проходит ночь, перегорают лампочки, потолок начинает течь; я хочу дотронуться до тебя, вынуть боль из твоей души, собрать губами соль с твоих щёк и много чего ещё. Слава богу, что я наконец дошёл, ну чего ты плачешь, смотри, как нам хорошо, смотри, как нам хорошо.