Проснешься ночью, вынырнешь из сумрачных глубин — И заревешь, не выдержишь без той, кого любил. Покуда разум дремлет, устав себя бороть, пока ему не внемлет тоскующая плоть, — Как мне не раскаяться за все мои дела? Любимая, какая ты хорошая была! Потом, когда сбежала ты, я дурака свалял И ни любви, ни жалости себе не позволял: Решил тебя не видеть — не замечал в умор, Решил возненавидеть — держался до сих пор… Да как бы мы ни гневались, пришиблены судьбой, — никакая ненависть не властна над тобой. Повторяю, брошенный, горбясь у стола: Ты была хорошая, хорошая была!
…Куда мне было деться? Как ни глянь — провал. А ведь свое детство я так же забывал: Сказать, что было трудное, — Бога прогневить, А вспомню — память скудная не может не кровить. Был я мальчик книжный, ростом небольшой, С чрезвычайно нежной и мнительной душой, все страхи, все печали, бедность и порок Сильно превышали мой болевой порог. Меня и колошматили на совесть и на страх, И жаловаться к матери я прибегал в слезах, а ежели вглядеться в осколки да куски, Так сетовать на детство мне тоже не с руки: закаты были чудные, цвета янтаря, И листья изумрудные в свете фонаря, — плевал я на безгрошие и прочие дела! Нет, жизнь была хорошая, хорошая была.
А если и ругаюсь вслух, на миру, — Так это я пугаюсь того, что помру. Вот и хочу заранее все изобличить, чтоб это расставание себе же облегчить. Плетка, да палка, да седло, да кладь — И вроде как не жалко все это оставлять. Покуда сон недоспанный не перетек в рассвет — Жалко мне, Господи, жалко, силы нет — И любовь, и братство, и осень, и весну… Дай мне поругаться! Может, и засну